Ваня долго смотрел на неё и вдруг вспомнил резвого Кусая, Красаву с жеребёнком, пьяницу конюха, конюшню с воркующими на балках голубями, запах сена, тепла и конского пота.
— А когда мы к бабушке поедем? — спросил он задремавшую было Никифоровну.
Та очнулась, оправила платок на голове.
— Что, касатик? — переспросила, улыбаясь.
— К бабушке когда поедем?
— Так никогда, милок. Там у вас, сказывали, чугунка (устар. — железная дорога) пойдёт, так дом продадут и порушат, а на его месте чугунку-то и построят. Ты же катался на чугунке-то? Хорошо было, весело? Эти, как их там, бегают… Чёрные, страшные… Паровозы, что ль?.. Не упомнишь всего то…
— Да ты что такое говоришь? Как это, порушат? — приподнялся на локтях Ваня.
— Иоган Карлыч так сказывали, — испуганно ответила старуха.
Ваня почувствовал, как у него нестерпимо защипало глаза:
— Как это, порушат?.. Как же это? Там папенька родился. Это и мой дом тоже! Там колокольчики в стенах, там Фома, там бабушка живёт? Как его рушить можно? — растерянно забормотал он.
— За бабушку свою не беспокойся, её в приют отдадут. При монастыре. Там ей лучше будет, — заверила старушка.
— Ты что, Никифоровна? Какой приют, у неё дом есть. Она там живёт…
— Не переживай ты так, Ванечка, милок, там за ней и уход будет, и забота. Старенькая она ведь, больная. А в приюте сёстры добрые. И накормят, и микстурку какую надо дадут. Будет жить, как у Христа за пазухой.
Никифоровна попыталась обнять его, но он в ужасе отодвинулся.
— Не надо ей никакого приюта, у неё свой дом есть. Дом!
Старуха всплеснула руками.
— Вот наказание-то…
— Я к ней поеду, — захлёбываясь словами стал быстро говорить Ваня. — Я теперь один. Уйду к бабушке, с ней жить стану. Нам хорошо вместе будет. Там ещё Фома с Голявкой, Урт приходить станет… Обязательно уйду.
— Тебе в школу ходить надо. Вот лето кончится, Иоган Карлович тебя сироту в школу устроит. Там и жить будешь, и учиться, — увещевала его Никифоровна.
— Тоже в приют? — задыхаясь от сдерживаемого плача, спросил Ваня. — Скажи, в приют?
— Ох ты Господи, — замотала головой старушка и, придвинувшись к Ваниному лицу, зашептала, оглядываясь по сторонам. — Иоган Карлыч — человек бедный. Сам еле живёт, да детишек у него трое. Не прокормит он всех. Ты уж Ванечка не ершись, не от злобы он тебя в эту школу отдаёт, нужда заставляет. А я тебя навещать буду, гостинцы носить. Хочешь, пряников принесу, хочешь, леденцов на палочке. И Иоган Карлыч с детишками ходить обещался. Тебе хорошо там будет… — завела она старую песню.
Ваня уткнулся головой в подушку, накрылся одеялом и зарыдал. Старушка гладила его по спине и плечам, бормотала что-то утешительное, но он ничего не слышал, всё горе, накопившееся в нём за последние дни выливалось горькими жгучими слезами.
— Ну, поплачь, поплачь, безутешный ты мой, — шёпотом, чтобы никто не услышал, сказала Никифоровна. — Горе-то тебе какое. Ох, и за что ж ты его так, Господи. Дитя ведь совсем.
Иоган Карлович стоял в уголке, похожий на сухой куст, который какой-то шутник обрядил в поношенный мундир письмоводителя. Руки его тряслись, увядшее лицо морщилось, словно от боли, выцветшие глазки суетливо моргали. Дети Иогана Карловича, тихие и испуганные, похожие на сероватые осенние облачка, появились в дверях, и замерли там, стесняясь войти. Они с жалостью смотрели то на Ваню, то на отца, не решаясь даже пошевелиться. Никифоровна замахала на них рукой и они с тихим шорохом исчезли в полумраке коридора.
Вскоре Ваня успокоился, плечи его перестали вздрагивать, дыхание выровнялось. Иоган Карлович и Никифоровна, думая, что мальчик уснул, вышли из комнаты.
— Как же так? — думал тем временем мальчик. — Неужели вот так придут и порушат дом? Не может быть этого, — успокаивал он сам себя, — дом уйдёт. Обязательно уйдёт. Он ведь давно к морю хотел. Вот и уйдёт вместе с бабушкой, Фомой и мышами.
Ваня представил, как они будут путешествовать под рассветным небом, белыми облаками, грибными дождями, высокими радугами. Им будут петь соловьи и куковать далёкие кукушки. Журавли будут махать им крыльями из поднебесья и ронять на крыльцо белые перья. Весной в открытые окна ветер нанесёт лепестков цветущей вишни. Ночные травы будут нашёптывать им красивые сны, а закатное солнце окрасит красным стены и окна. Луна прольёт на крышу невесомые потоки лунного света. Солёные морские ветра ворвутся в окна и будут весело раздувать занавески, словно паруса бригантин.