— Только не лай, не лай, а если хочешь, то зевай! — весело командовала собаке Оля, склоняясь над узлом веревки, стягивающей передние лапы. Ну, что же делать? Узел был крепкий, его затянули так, что подковырнуть веревочную петлю девочке не удавалось. Но собака больше не лаяла.
Вдруг послышались громкие голоса. Клеенка на входной двери откинулась, и в дыру протиснулись одна за другой три фигуры, едва различимые в темноте, а может, их было и больше. Ой!.. Оля просто рухнула на корточки, подползла к двери, затворила ее и боком, неудобно прижалась к собаке. Даже дыхание у нее пропало… Клеенка опустилась на свое место, и в прихожей снова воцарилась темень. Фигур теперь видно не было, зато внятно слышалось прерывистое дыхание пришедших, да страшно, волчьими глазами, вспыхивали и гасли ярко-алые пятна, передвигаясь в темноте, словно кровавые светляки.
— Как он точно сказал? — требовательно спросил чей-то звонкий голос. — Повтори!
— Шкуру с живой, говорит, сдирать не буду, — отвечал другой голос, поглуше. — Живую не приводите. Мне, говорит, еще придется самому обрабатывать, эту снимать… забыл, как она называется.
— М-мездру, — сказал третий голос, басовитый и чуть заикающийся.
— Точно, — подхватил второй голос.
— Что он, околпел? — воскликнул первый голос. — Может, кому другому сдадим?
— А кому? — скучно произнес второй голос. — Больше я никого не знаю.
— А кто когда шкуры со зверей с-снимал? — спросил третий.
Возникла долгая пауза. Потом кто-то плюнул, и один кровавый летучий огонек погас.
— Я однажды видел, как кролика обдирают, — ответил второй.
— А я… никогда не видел, ник-когда…
— Прежде всего надо ее убить, — объявил первый голос.
— М-может, бросим это все на фиг? — спросил третий.
— А три червонца ему отдать надо… — сказал первый. — Он придет домой требовать. Знаешь, что мне будет. Мать все колонией пугает.
— А может, этот Нулик принесет?
— А ждали же его до четырех.
— Да он таких денег в глаза не видал.
— А вдруг? — с надеждой спросил третий.
— Все равно убить ее надо, — сказал глухой голос. — А то она запомнит место, где лежала связанная, и всех сюда приведет…
— Это точно, — сказал первый.
— А кто б-будет убивать?
— Вот ты и будешь.
— Ч-чего эт-то я? Я его я-т-то? Кто сказал убить, тот и убивай…
— Может, ты убьешь, Толокно?
— Тебе надо, ты воще и валяй.
— А может, ж-жреб-бий?
Толокно запалил зажигалку, подошел к стене и соединил кончики оголенного шнура. Вспыхнул свет. Теперь стали видны все трое: он, Игорястик и Стас. Оказывается, все они сидели на старом диване с высокой спинкой. К дивану был придвинут письменный столик без ящиков. А на стене — развешаны разноцветные афиши «Автоэкспорта» с изображениями мотоциклов и машин, олимпийский плакат с фотографией ринга и боксеров и старый настенный календарь с портретами немыслимых красоток. Гора фантиков на столе свидетельствовала о том, что здесь молодые люди лакомились конфетами. Короче — это был их тайный клуб.
Из соседней комнаты донеслось грозное собачье урчание и какие-то странные звуки, похожие на шепот.
— Ч-ч-ч-ч…
Потом какая-то возня, скрип половиц и снова:
— Ш-ш-ш-ш…
Это было необъяснимо и страшно.
— Кто там? — прошептал Стас. — Маринка?
— Я ей запретил приходить, — ответил шепотом Игорястик. — При тебе же.
— Гав! — раздалось из соседней комнаты, и снова повторились те же непонятные звуки.
— Кончать надо, — сказал Толокно.
Все трое явно нервничали.
— Ну, чего сидим? Пошли, — резко сказал Игорястик. — Бери этот дрын, Стас, — и указал на лежащий на полу обструганный брусок.
— Не м-могу! — прошептал Стас с такой определенностью, что стало ясно — даже под страхом смерти его в ту комнату не затащить. — Я ух-хожу.
— Я тебе уйду! — Игорястик был зол, как дьявол.
Но Стас решительно направился к двери, откинул клеенку и, скрючившись, вылез наружу.
— Все, я отвалил, — послышался его голос.
— Ну и черт с ним! — выругался Игорястик. — Айда, Толокно. На! — И он протянул Толоконникову брусок…
Толоконников поплевал на ладонь и взял брусок, как городошную биту.
— Прямо по лбу, да? — спросил он.
— Да.
Ребята переглянулись и с опаской тронулись к двери, но тут же остановились.
— Ты? — сказал Игорястик. — А кто там шикает? Слышишь?
— Ну-ну-ну, чи-чи-чи… — снова послышался тихий шепот.
Игорястик не выдержал.
— Эй, кто там?! — заорал он не своим голосом. — Кто?!
— Гав! — грозно тявкнула собака. — Гав!
— А чего она лает? — спросил Толокно. — Ты же ей морду стянул?
— Ага, — ответил Игорястик. — Электрошнуром.
— Значит, плохо стянул. Развязалась.
— Я отворю, — прошептал, дрожа как осиновый лист, Игорястик. — А ты сразу бей, бей, чтобы оглушить, изо всей силы… А я — ножом… пырну. Понял? Приготовились. — Игорястик на цыпочках подкрался к двери, схватился за ручку. — Раз! — и широко распахнул ее.
Толоконников поднял над головой брусок.
На пороге двери в ту комнату стояла незнакомая девочка.
— А-а-а-а! — заорал не своим голосом Игорястик и шарахнулся в сторону. Его крик слился с лаем Нави.
— А-а-а-а! — заорал и Толокно и от неожиданности выронил брусок. — Кто это?
— Чего вы кричите? — спросила девочка. — Меня испугались? — Она тоже дрожала от страха.
— Кто ты? — спросил, стуча зубами, Игорястик.
Олю бил колотун, и она не могла скоро ответить, но тут к Игорястику подскочил Толокно и зашептал ему:
— Я тебе объясню, кто она. Она воще свидетель. От нее надо избавиться, понял?
Когда Марик-Марик, полумертвый от усталости и волнений, подбежал к школе, уличные часы показывали четыре часа десять минут. Марик заметался взглядом по школьному двору и понял, что опоздал. Ни Игорястика, ни его дружков не было. Сзади, у мусорных баков, они тоже не курили.
— Марина! — закричал он с большой экспрессией. — Где ребята?
— А я почем знаю, — донесся до него голос Мариночки. — Вот пристал!.. Мы идем кормить бегемота?!
Марик готов был разорвать ее в клочья, и, кто знает, может быть, Мариночке и попало бы от него, если б он не заметил за забором идущего мимо школы Стаса.
— Стас! — закричал Марик, и по тому, как Стас, чуть втянув голову в плечи, не остановился, а продолжал торопливо шагать вдоль школьного забора, он понял, что Стас сделал вид, что не слышит его, Марикова, зова.
Марик, бросив Марягину и Рябоконю сумку, помчался за Стасом и, представьте, нагнал его как раз за школой. Стас не предполагал, что Селищев побежит за ним, думал, что инцидент исчерпан, и не торопился.
— Стой! — крикнул Марик-Марик. Стас оглянулся, увидел Селищева и понял, что от него ему теперь не отвертеться.
Коля Николаев бежал к школе, как некогда бегали скороходы — размашистым шагом и глядя прямо перед собой.
Железный прут так и остался невыкорчеванным, рядом с ним на земле стояла сумка, а подле нее на корточках сидели Марягин и Рябоконь и кончиками пальцев ощупывали ее, чтобы понять, что же там внутри.
— Это какое-то длинное, — говорил Рябоконь.
— И круглое, — соглашался Марягин.
— Ага, и длинное, — уточнял Рябоконь. Ссориться по пустякам сегодня не хотелось.
— Точно, — подхватил Марягин, — и очень круглое. — У него была, видно, несколько другая точка зрения на ссору, нежели у приятеля. — Вот какое круглое, — показал он руками, значительно ближе к носу Рябоконя, чем, скажем, к своей груди.