— Смешно? А у него двенадцать постов, — сказал Клюев и тяжело вздохнул. — И ракеты желтые...
— Я насчитал десять.
— А с колокольни бросает, видел?
— Верно. А где двенадцатый?
— Желтых я боюсь. Уж больно яркие, — Клюев подошел совсем близко к Шмелеву и положил руку на его плечо. — Сергей, прошу тебя.
— Будет лучше, если сигнал дашь ты. Мы же договорились.
— Я тоже так думал, а теперь... Сам видишь, какой я. Ведь для нас каждые десять метров решают... А я сон нехороший видел. Плывун. Прошу тебя. У тебя выдержки больше.
— Возьми себя в руки.
— Прошу, пойми! Ради сына своего прошу. — Голос Клюева задрожал.
— Хорошо, — сказал Шмелев. — Сигнал даю я.
— Вот спасибо. Где ракетница?
— Осторожно. Курок взведен.
— Возьми мою. На счастье.
Они остановились, обменялись ракетницами. Клюев быстро зашагал влево. Шмелев взял вправо и тоже ускорил шаг. Он двигался за цепью наискосок в полной темноте, ощущая ее движение по тихому шороху льда, а когда загорались ракеты, видел на льду небольшие пригнувшиеся фигурки, которые с каждым пройденным метром проступали явственней.
Три человека сидели на корточках и что-то делали на льду.
— В чем дело? — спросил Шмелев.
— Заряжаем капсюли, товарищ капитан. — Одна из фигур поднялась, Шмелев узнал по голосу Войновского.
— Не отставать от своих.
Солдаты побежали вперед. Войновский шагал рядом со Шмелевым, гранаты слабо постукивали на поясе.
— Подмораживает, товарищ капитан.
Шмелев ничего не ответил, всматриваясь в берег.
— Ничего, — сказал Войновский. — В деревне погреемся, в блиндажах.
— Ты так считаешь? — Шмелев потрогал ракетницу и опустил руку. — Ты когда-нибудь бывал в немецких блиндажах?
— Нет, товарищ капитан. А что?
— Будет лучше, если ты пока о них не будешь говорить. Иди. Смотри за сигналом. И сразу бросок вперед.
Ракеты продолжали косо падать на лед, и, когда они падали, солдаты замирали на мгновение, а потом двигались дальше. Две ракеты упали на лед и погасли. Потом поднялись сразу четыре ракеты и следом еще одна желтая. Свет от нее сильно разлился по льду, и Шмелев увидел, как солдаты впереди пригибаются и садятся на корточки. Спина сделалась мокрой и холодной. Он выхватил ракетницу и поднял ее над головой, думая о том, что до берега еще слишком далеко. Желтая немецкая ракета упала и погасла. Берег молчал. Палец, лежавший на курке ракеты, онемел от холода. Он сунул ракетницу за пояс и натянул рукавицу.
Окружив начальника штаба, связные шли за цепью. Шмелев догнал Плотникова и пошел рядом.
— Где Рязанцев?
— Я здесь, — ответил Рязанцев сбоку.
— Иди назад, — сказал Шмелев Плотникову.
— Зачем?
— Бери радиостанцию и шагай назад. Двести метров назад.
Плотников ничего не ответил и отстал. Связные пошли за ним. Рязанцев подошел к Шмелеву.
— Расставляешь? Куда меня поставишь?
— Выбирай.
— Пойду на правый фланг, в первую роту. Все тебя ждал, хотел попрощаться. Идем хорошо, на десять минут раньше графика.
— Сейчас это уже не имеет значения, — сказал Шмелев. Все в нем было натянуто до предела, и голос свой он слышал откуда-то издалека.
— Прощай, Сергей, — Рязанцев сказал это спокойно и естественно. Может, он даже сам не заметил, что сказал «прощай». Но было в его голосе что-то такое, что заставило Шмелева замедлить шаг.
— Послушай, Валентин, — сказал он на всякий случай. — Если хочешь, оставайся со мной. Вдвоем веселее будет.
— Не успеешь соскучиться. Через полчаса встретимся в Устрикове. Немцы для нас блиндажи натопили. Погреемся, закусим. — Рязанцев говорил легко и спокойно, а Шмелеву становилось все страшнее от того, что он слышал.
— Валентин, я прошу тебя остаться. — Шмелев взял Рязанцева за локоть. Тот нетерпеливо убрал руку.
— Не понимаю, зачем ты меня уговариваешь? Я обещал прийти к ним. Я должен идти. Не волнуйся за меня. Я приду к церкви, жди меня там.
Рязанцев словно растворился в темноте. Только шаги слышались в стороне.
Шмелев потрогал ракетницу. Теперь он сделал все, что мог. Больше уже нельзя было сделать ничего. Только ждать, когда разорвется темнота. Еще десять-двадцать метров притихшей темноты оставалось им. А ракетница заткнута за пояс, и надо забыть о ней. Она торчит там удобно, полсекунды, и она в руке, и тогда кончится это проклятое томительное ожидание, такое томительное, что больше невмоготу.
Шаги Рязанцева затихли в отдалении. Две зеленые ракеты зажглись и стали медленно подниматься над берегом.