— Олю… Надо сперва Олю, — просила она. — Леночка, помоги мне…
Федерико, Барановский и еще один боец-пограничник бегом вынесли из дома тело Ольги Александровны, чуть не выронили его на заднем крылечке, но дотащили до сада и положили на скамейку. Слепая все порывалась за ними, спотыкалась, цеплялась за Лену, и ее альтовый голос летел вдогонку:
— Оля!.. Ты где?
Последними выбежали Веретенников с Истоминым и только успели залечь у колодезного сруба, как в дом попало сразу два снаряда. От первого ощерилась стропилами и рухнула крыша над кухней, второй развалил и окутал дымом и пылью развалины Настиной пристройки. Выглянув из погреба в саду, Настя увидела внутренность своего жилища: кровать, засыпанную мусором, и кусок стены с овальным зеркалом, утыканным по краям бумажными цветами. Трещина разделила зеркало пополам, а через мгновение на ее глазах верхняя его половина выпала из рамы, полетела вниз и сверкнула осколками.
— Тетя Маша-а! Лена! — дурным голосом завопила Настя, которую ужаснула эта плохая примета — разбитое зеркало. — Где Кулик, не видели Ваню Кулика?! Ваня-а! Ваня!
— Настя! Ты где? — ответил голос Кулика.
Артиллерийский налет продолжался недолго, минут пять. И когда наступила тишина, Веретенников позвал своего связного, Кобякова: надо было готовиться к отражению новой атаки… Но Кобяков не появился и не отозвался. А с улицы, куда выскочил Кулик, в тот же момент донеслось:
— Ты куда, куда?.. Да там немцы… Назад, дурья голова!
Веретенников, а за ним Истомин бросились за ворота… По улице, над которой еще носилась копоть, уползал на четвереньках Кобяков, уползал, выписывая кривые, тыкаясь в одну сторону, в другую… Тем не менее он постепенно удалялся: в его движении было определенное направление.
— Сдурел! — закричал Кулик. — Разрешите, я его приволоку.
Веретенников не успел ничего ответить — Кобяков вскочил и, согнувшись и подняв руки над втянутой в плечи головой, развалисто побежал, теперь уже по прямой — к перекрестку.
— Ох гад! — Кулик почему-то рассмеялся. — К немцам чешет…
— Куда, куда? — переспросил Веретенников.
А Кобяков перемахнул через поваленный телеграфный столб, оглянулся зачем-то и побежал дальше.
— По предателю — огонь! — торопливым фальцетом скомандовал Веретенников.
И сам первый выстрелил из пистолета… Но Кобяков как ни в чем не бывало продолжал бежать; Веретенников выстрелил еще раз и еще и опять не попал.
— Истомин — по сволочи! — криком приказал он.
Виктор Константинович вскинул свою трехлинейку, поймал на мушку спину в сером ватнике. — и опустил винтовку.
— Уложите его! Вы ведь снайпер!.. Огонь! — Веретенников пронзил Истомина запылавшим взглядом.
— Но это же Кобяков! — воскликнул Виктор Константинович. — Простите! Простите, ради бога!
На длинном блоковском лице его была мученическая мольба.
— Я вас самих… за неисполнение в боевой обстановке… Огонь! — техник-интендант притопнул от нетерпения и гнева.
— Ради бога, ради бога! — Виктор Константинович вновь поднял винтовку — ослушаться он не мог.
Опередив его, выстрелил Кулик — добряк Ваня поспешил ему, Истомину, на выручку. Но и пуля Кулика пролетела мимо.
А Кобяков добегал уже до перекрестка. Там все было затянуто дымом — еще мгновение, и Кобяков скрылся бы в этой плывущей мгле.
— Огонь, огонь! — надсадно раздавалось в ушах Виктора Константиновича.
И его мушка вновь подколола снизу серую спину в ватнике; придержав дыхание, он плавно, как его учили, нажал на крючок — он действовал уже механически. И Кобяков подпрыгнул на бегу, изогнулся, взмахнул руками и опрокинулся на спину.
А Виктор Константинович растерянно взглянул на Веретенникова… Бой тут же возобновился, словно его выстрел послужил сигналом. Немцы, решив, что их артиллерия достаточно поработала, опять бросились в атаку, выскочили из дыма со стреляющими автоматами, но опять были встречены огнем.
…Федерико стрелял, лежа на животе на дощатой крыше дровяного сарая. Самозарядная русская винтовка, полученная от Осенки, была для него оружием новым, и он проверял ее в деле. Вчера он лишь предварительно познакомился с нею: разобрал, почистил, смазал, собрал; сегодня в бою он нашел ее приемлемой: винтовка не давала осечек, не подводила при точном прицеливании, была сравнительно легкой. Но конечно, она не могла заменить того, что он отдал при переходе фронта, — о своем автомате он вспоминал и сегодня. Хуже обстояло дело с натронами: их приходилось расходовать экономно, запас близился к концу.