Еще тревожила Федерико мысль о Лене: он был уже не одинок, их было двое в мире, и он теперь закрывал собой ее. А она здесь, за его спиной, ждала исхода этого боя… Ничего подобного с ним раньше не бывало. Воюя, Федерико никогда не думал, что он защищает человечество или кого-нибудь из человечества, и это нисколько не ослабляло его свободной отваги. Теперь его главная забота сосредоточилась на единственной девчонке, полюбившей его, и он испытывал чувство несвободы. Получив Лену, он словно бы потерял какую-то часть себя, все время возвращаясь мыслью к ней и мучаясь от того, что его девчонка подвергается опасности.
В сущности, любовь помешала Федерико почувствовать себя сейчас счастливым, если счастьем называть ощущение себя в гармонии со своим призванием. Этот юноша из Ассизи, соотечественник блаженного всепрощенца Франциска, был воином, прежде всего воином, он ненавидел фашизм и мстил ему. И талант Федерико — некое особо удачное сочетание телесных и духовных качеств — полностью раскрывался и цвел своим жестоким цветением в бою, в открытой схватке.
Федерико и сейчас был внешне холоден и инстинктивно расчетлив. Отыскав цель, он выжидал ровно столько, сколько было необходимо, чтобы наверняка ее поразить. И его палец на спусковом крючке так мягко увеличивал нажим, что весь механизм незаметно, как бы сам по себе, приходил в движение. Федерико и не спешил, вглядываясь в задымленную перспективу перекрестка, где вновь возникли расплывчатые серо-зеленые фигуры, и выбирая себе мишени. Но когда после очередного выстрела человекоподобное пятно вдалеке комкалось, кувыркалось и оставалось на месте, лицо его светлело, смягчалось. Он успевал поглядывать и по сторонам, чтобы не потерять общей ориентировки.
Справа и слева от него вели огонь русские, и тоже, кажется, не впустую. Интендантский писарь в очках или кладовщик — кто их разберет? — залег в развалинах дома и стрелял из дверной рамы, с которой были сорваны обе створки. Кто-то заполз на улице под поваленный забор и палил из-под него, прикрытый, как щитом. А по двору перебегал — к одному подскочит, к другому — маленький интендантский офицер в фуражке с зеленым околышем, с пистолетом в руке и что-то по-русски звенящим голосом выкрикивал, вероятно, подбадривал. Офицерика каждую секунду могли продырявить, но выглядел он хорошо, даже шикарно.
Словно бы опьянение, особое, ясное и трезвое, охватило Федерико — оно было похоже на то, что чувствует чемпион, наслаждаясь своим высшим умением.
Но вот в его винтовке словно щелкнул пустой орех, и выстрела не последовало — патроны кончились. Федерико сполз по дощатому скату, легко с двухметровой высоты спрыгнул, присел и что было силы помчался на улицу. Невдалеке там он приглядел немца, застреленного еще в первой атаке, — кучу шинельного тряпья, из которого высовывались подметки с белыми шляпками гвоздей и торчал вороненый ствол автомата. Кидаясь из стороны в сторону, пригибаясь, Федерико добрался до трупа. Несколько пуль остренько взвизгнули над ним, пока он, укрываясь за трупом, довольно долго возился, снимая автомат; пришлось поворачивать тяжелую тушу, поднимать ее голову. На счастье Федерико, немец был толст, огромный его живот прикрывал, как бруствер… В карманах шинели у него нашлись запасные патронные рожки, а губную гармонику Федерико швырнул в уличную лужу.
Вернулся он вовремя: немцы обошли усадьбу — странно, что они не сделали этого раньше, — и частая стрельба раздавалась в стороне сада. Он помчался в сад. Пробегая мимо беседки, в которой женщины устроили перевязочный пункт, Федерико увидел в полуовале входа, увитого сухими виноградными стеблями, Лену. Она и пани Ирена стояли на коленях перед кем-то, лежавшим на земле… Точно почувствовав приближение Федерико, Лена обернулась…
— Прекрасная погода!.. До встречи!.. — прокричал он.
На лице Лены отразилось непонимание — она не услышала его… В глубине сада железно колотились автоматы, оглушали удары гранат — бой шел на дистанции их броска. И Федерико, пригнувшись, выставив перед собой автомат, понесся дальше.
…Случилось так, что тревогу в саду поднял Осенка, возвращавшийся от Самосуда с донесением к командиру ополченцев; Осенке же было поручено привести в отряд на обратном пути всю группку его интернационалистов; с ним шел и партизанский связной. И, выбрав кратчайший и, казалось» самый безопасный путь, они чуть ли не нос к носу столкнулись в кустах у садового забора с немцами. Хорошо еще, что Осенка и его спутник первые открыли огонь и первые оказались в саду Дома учителя — проползли сквозь прорехи в заборе. Кроме этого щелястого забора сад отделяла от черемуховых зарослей еще дренажная канавка, в которой они двое и укрылись, как в окопчике…