— Баня тут хорошая, как у нас в Курске, — проговорила девочка, — и вообще тут хорошо… Тебя зовут Наташей?
— Ты всё знаешь! — с уважением прошептала Наташа. — А тебя?
— Мила.
По вечерам перед ужином все ребята обыкновенно расходились кто куда: мальчики предпочитали футбольное поле или волейбольную площадку, малыши из дошкольной группы любили песочную горку под клёнами, а девочкам больше нравились скамейки среди цветочных клумб.
Летом, в сумерках, тут было очень хорошо. Белые цветы табака пряно благоухали. Похожие на мотыльков пёстрые цветы душистого горошка, атласные настурции и кудрявые бархатцы, лимонно-оранжевые ноготки и полосатые петуньи всеми своими листьями и цветами вздрагивали и покачивались после обильной вечерней поливки.
А на маковой грядке цветов уже не осталось. Торчали одни только прямые, высокие стебли с круглыми коробочками на верхушках. И когда эти сухие, твёрдые коробочки, похожие на детские погремушки, слегка покачивал ветер, в них звенели семена…
Но сегодня пустовали и футбольное поле и волейбольная площадка. Никого не было на скамейках возле цветочных клумб. Даже малыши не возились под клёнами со своими песочными куличами. Все ребята были на дворе около колодца, где новенькая, ещё никому не известная девочка опускала в глубину колодезного сруба длинный багор с железным крюком на конце. Все знали, что сегодня на дежурстве у Наташи пропало новое ведро.
Наташа склонилась над колодцем в таком волнении, что готова была скользнуть вслед за багром в сырую глубину, туда, где в блестящем четырёхугольном зеркальце отражались головы её и Милы и где ясно виднелись две Милины руки, медленно и осторожно опускающие багор.
— Ниже, ниже!.. — крикнула Наташа.
А может быть, и вовсе не крикнула, может быть сказала простым, тихим голосом, а это так гулко отдалось в колодезной глубине?
— Сама знаю! — крикнула в ответ Мила.
А может быть, тоже не крикнула, может быть тоже ответила самым обыкновенным голосом, но только казалось, будто весь колодец гудит басом, словно большая деревянная труба.
И вдруг на глазах у Наташи водяное зеркальце разбилось вдребезги на мелкие кусочки. Багор коснулся воды и ушёл глубоко вниз.
Наташа протяжно охнула, колодец сразу ответил ей громким вздохом, и она ещё ниже склонила голову.
Теперь вода так и ходила, так и плескалась вокруг багра. Это Мила шарила по дну колодца.
— Есть? — крикнула Наташа.
— Есть! — донеслось из колодца.
Но было трудно понять — это ответила Мила или просто летят обратно Наташины слова…
— Да или нет? — снова крикнула Наташа.
— Нет! — отдалось из колодца.
— Нет? — с огорчением воскликнула Наташа.
— Да! — сердито и отрывисто ответила Мила. — Да, да, да! Подцепила и тащу…
Быстро перебирая руками, она вытягивала из колодца багор. И Наташе уже было видно, как на крюке, полное воды, висит ведро.
— Скорей, скорей! — в нетерпении шептала Наташа, волнуясь, что ведро вдруг сорвётся и снова исчезнет под водой.
— Получай? — проговорила Мила. — Говорила найду, вот и нашла!
— Вёдрышко ты моё драгоценное! — воскликнула Наташа. — Сейчас снесу Ольге Ивановне, и дело с концом!
Она схватила ведро, но… но какое страшилище держала она в руках! Всё ржавое, всё скособоченное, всё в глубоких вмятинах! Даже следа не осталось от прежнего голубого великолепия. Да и была ли когда-нибудь голубая масляная краска на этом ведре? А ручка-то, ручка! Изогнутая в виде вопросительного знака, она вовсе и не походила на ведёрную ручку.
— Очень изменилось, — сокрушённо прошептала Наташа, — очень, очень, очень? Стало такое ржавое…
— А было? — удивлённо переспросила Мила.
— Небесно-голубое, — грустно ответила Наташа.
— Значит, это другое. Так быстро заржаветь оно не могло!
— Это ещё весной упало, — откликнулся чей-то голос.
— Генка? — раздались удивлённые голоса.
Все слегка расступились, и на виду оказался невысокий мальчик.
— Откуда ты знаешь? Нет, говори…
— Уж знаю! — уклончиво проговорил Генка и нырнул за спины мальчиков.
— Нет, ты сейчас же скажи! — крикнула Наташа. — Сейчас же скажи! — И она решительно затрясла страшным ржавым ведром.
— У него ещё ручка с выгибом, — проговорил Генка, опять появляясь впереди. — Это, это самое! — прибавил он, снова прячась за спины.