Опомнившись, она обнаружила себя перед зеркалом, через которое на неё глядела хмурая, как грозовая ночь, но красивая светловолосая девушка с голубыми глазами, правильными чертами лица, маленьким носиком, словно вылепленным виртуозным скульптором, и хорошо очерченными губками кораллового цвета. Она подняла вверх свою хорошую и аккуратную ручку, - на ней отчётливо выступали вены. Поморщившись, Мэри взяла черепашковый гребень и принялась в рассеянной задумчивости расчёсывать хитросплетения своих блестящих кудрей.
«Интересно, - думала она, - что же папа оставил в этом завещании? - Неожиданное воспоминание о отце вновь вызвало прилив грусти к её личику, как луна вызывает приливы воды к земной тверди. - Боже, когда же это кончится?! Я не хочу чувствовать себя виноватой всю оставшуюся жизнь! Если бы он был жив...- она осеклась. - А что уже говорит «если» - его нет, и теперь более не будет. По усопшим сокрушаться глупо - надо было их жалеть, пока они были живыми. - Эта мысль сильно понравилась Мэри, и она, прервав занятия своим утренним туалетом, пошла в свою спальню взять дневник, чтобы увековечить своё высказывание в веках.
Вернувшись, Мэри вновь впала в тягостные размышления, как будто ища жестокого наслаждения в том, чтобы причинять себе страдания - ещё одно любопытное свойство человеческой натуры, которое в той или иной мере присуще многим обитателям земного шара. Возможно во время таких самобичиваний у человека немного притупляется чувство раскаяние - ведь, если ты и так сам себя жестоко наказываешь при помощи рассудка, то к чему ещё назойливый, словно комариный писк, голос совести? Совсем недавно она всеми силами пыталась абстрагироваться от протянувшейся над ней ответственностью, а ныне с такой же исступлённой завзятостью нещадно накатывает на себя волну вины, - воистину непостижимы сердца людей. Так или иначе, но, пока Мэри Сворд заправляла свои телеса в такой вид, который не шокировал бы её родственников, она многажды уходила и опять возвращалась к памяти почившего Фрэнсиса Сворда - словно не могла определиться, что делать с разодранной любимой детской игрушкой - позабыть или утонуть в слезах и воплях отчаяния. Не удивляйтесь столь экстравагантному сравнению человека с неодушевлённом предметом - ведь, в сущности, для Мэри отец был чем-то подобен старой привычке или потрепанной кукле, которая и радости особой не доставляет, но и выбросить как-то рука не подымается, и поэтому приходится искать компромиссный вариант, который не удовлетворит ни того желания, ни другого, а ещё только больше раскачает её и так хилое душевное равновесие. Подобным же «предметом домашнего обихода» был и Роберт Трейтор, однако, он был молод и симпатичен, благодаря чему во время его земного существования она отдавала ему предпочтение перед отцом, но, когда они оба ушли от неё, то ненастная тоска от потери родителя, заглушила в ней страдания от расставания с любимым - хоть мы и любим больше баловаться новыми игрушками, нежели ветхими артефактами по которым плачет помойка, но, когда этот «артефакт» ломается, то его поломка вызывает порой больше чувств, нежели преждевременная ликвидация свежеиспечённого и необузданного аппарата - обидно, конечно, но не столь горестно, как потеря его старшего собрата, с которым связано так много воспоминаний... Нет, конечно же Мэри не проводило такую прямую и циничную аналогию, но, если отбросить весь пепел условных наслоений, вызванных цивилизацией и воспитанием, то подобное сравнение весьма удачно передаёт ту привязанность, которая связывала Мэри с дорогими для её сердца людьми.
Причесавшись, умывшись и удобрив своё тело целящими маслами из далёких восточных стран, она принялась за следующий этап ритуала: торжественное облачение в одежду. В знак траура и своей скорби, Мэри в третий день кряду нарядилась в чёрное платье с неглубоким вырезом у груди, который опоясывался белой полоской фальшивой рубашки, тёмно-красный поясок с сверкающей металлической бляшкой и скоромные туфельки на маленьком каблучке и с полуоткрытым верхом.
Сосредоточенно склонившись к зеркалу, она с необъяснимой тщательностью рассматривала своё отражение в спокойной глади, ища какие-нибудь изъяны в своём туалете. Не найдя ничего достойного недовольства, она подправила свои волосы, уложенные в стиле Вероники Лейк, и, кинув взгляд за окно, где простирался весёлый и солнечный день, вышла в коридор. Монтегю Фил ждал её там..