Папа расхохотался.
— Все это чушь, - сказал он. — Это превосходный арбуз. При чем тут лихорадка? Всем известно, что лихорадка бывает от сырого ночного воздуха.
— Этот арбуз как раз и вырос на сыром ночном воздухе,-— возразила мама.
— Чепуха! -—- сказал папа.— Давай сюда нож. Я съем этот арбуз, даже если от него у меня опять начнется лихорадка.
— Да уж, это на тебя похоже,— сказала мама, подавая ему нож.
Нож с треском погрузился в арбуз.
Зеленая корка лопнула, и показалась красная мякоть, испещренная черными семечками. Красное нутро арбуза, казалось, было подернуто льдом. Перед этим арбузом, да еще в такую жару и впрямь трудно было устоять.
Мама наотрез отказалась попробовать арбуз и не позволила девочкам съесть ни кусочка. Зато папа поглощал один кусок за другим, а под конец вздохнул и сказал, что остатки пусть доедает корова.
Назавтра его опять слегка знобило и лихорадило. Мама считала, что в этом виноват арбуз, но на следующий день ее тоже слегка знобило и лихорадило, и теперь они уж совсем не могли понять, от чего все они заболели лихорадкой.
В те дни никто еще не знал, что это была не лихорадка, а малярия и что она передается людям через комариные укусы.
Огонь в трубе
Прерия изменилась. Теперь она стала темно-желтой, почти коричневой, и лишь кое-где на ней виднелись редкие полоски красного сумаха. Ветер завывал в высоких травах и жалобно скулил в короткой траве. По ночам казалось, будто кто-то плачет.
Папа еще раз сказал, что места здесь просто замечательные. В Больших Лесах ему приходилось косить траву, сушить сено, складывать в стога, а потом убирать в сарай на зиму. А здесь, в прерии, солнце высушивает траву на корню, и всю зиму лошади и коровы могут сами добывать себе сено, И только на случай непогоды надо заготовить маленький стожок.
Стало прохладней, и теперь папа мог съездить в город. Летом Пэт и Пэтти слишком устали бы от жары. Чтобы добраться до города за два дня, они должны пройти по двадцать миль в день, а уезжать надолго из дома папе не хотелось.
Он поставил у сарая маленький стог сена, нарубил на зиму дров и сложил их длинным штабелем вдоль стены дома. Теперь осталось только заготовить мясо на то время, что его не будет дома, и поэтому он взял ружье и отправился на охоту.
Лора с Мэри играли во дворе. Когда в лесу у ручья раздавалось эхо выстрела, они знали, что папа подстрелил какую-нибудь дичь.
Ветер теперь стал прохладнее, и в пойме ручья взлетали и садились большие стаи диких уток. В небо поднимались длинные вереницы диких гусей. Они выстраивались в треугольник и отправлялись в далекий путь на юг. «Хонк!» — кричал вожак. «Хонк! Хонк!» — один за другим отзывались остальные гуси. «Хонк!» — снова кричал вожак. «Хонк! Хонк! Хонк!» — раздавалось в ответ, и тогда, взмахнув сильными крыльями, вожак направлялся прямо на юг, а за ним ровной линией летела вся стая.
Верхушки деревьев вдоль ручья окрасились теперь в разные цвета. Дубы стали красными, желтыми, коричневыми и зелеными, а тополя, платаны и орех — золотистыми, как солнечный свет. Голубое небо потускнело, ветер сделался порывистым и резким.
В этот день дул сильный ветер и было холодно. Мама позвала Мэри и Лору домой, развела огонь в очаге, пододвинула к нему кресло и села укачивать Крошку Кэрри, тихонько напевая ей песенку:
Вдруг Лора услышала в трубе какой-то треск. Мама умолкла, нагнулась вперед и заглянула в трубу. Потом спокойно встала, усадила в кресло Мэри, положила ей на колени Крошку Кэрри и быстро вышла из дома. Лора помчалась за ней.
Вся верхушка трубы была охвачена огнем. Прутья, из которых она была сложена, горели. Огонь ревел на ветру, и языки пламени подбирались к беззащитной крыше. Мама схватила длинную жердь и принялась колотить по горящей трубе. Со всех сторон вокруг нее посыпались горящие прутья,
Лора не знала, что делать. Она тоже схватила жердь, но мама велела ей отойти подальше. Огонь страшно ревел. Он мог охватить весь дом, а Лора не могла ничего сделать.
Она кинулась в дом. Горящие прутья и угли вылетали из трубы и падали на дно очага. Дом наполнился дымом. Одна большая головешка выкатилась на пол прямо под ноги Мэри. Мэри от страха застыла.
Лора так испугалась, что думать ей было некогда. Она схватила тяжелое кресло за спинку и изо всех сил потащила его на себя. Кресло с Мэри и Крошкой Кэрри отъехало по полу назад, а Лора схватила горящую головешку и швырнула ее обратно в очаг. В эту минуту в дом вошла мама.
— Ты умница, Лора, — сказала мама, — Запомнила, что нельзя оставлять огонь на полу.
Она взяла ведро с водой и принялась заливать огонь. Из очага повалили клубы дыма. Потом мама спросила:
— А руки ты не обожгла?
Она посмотрела на Лорины руки, но они была целы и невредимы, потому что Лора бросила головешку в очаг очень быстро.
Лора не плакала. Большие девочки не плачут. Правда, из каждого глаза у нее выкатилось по слезинке, в горле запершило, но она не заплакала. Она крепко прижалась к маме. Хорошо, что мама не обожглась.
— Не плачь, Лора. — Мама погладила Лору по голове. — Ты очень испугалась?
— Да. Я боялась, что Мэри с Крошкой Кэрри сгорят. Я боялась, что весь дом сгорит и нам негде будет жить. Я... я и теперь боюсь.
Мэри наконец смогла заговорить. Она рассказала маме, как Лора оттащила кресло от огня. Лора была такая маленькая, а кресло, в котором сидела Мзри с Крошкой Кэрри, было такое тяжелое, что мама удивилась. Она не могла понять, как у Лоры хватило на это сил.
— Ты храбрая девочка, Лора, — сказала мама.
Но на самом деле Лора чуть не умерла от страха.
— И ничего страшного не случилось, — продолжала мама. — Дом не сгорел, юбка у Мэри не загорелась и не обожгла ее и Кэрри. Значит, все у нас в порядке.
Когда папа вернулся, огонь в очаге погас. Ветер ревел над низкой каменной верхушкой трубы, и в доме было холодно. Папа сказал, что он сложит новую трубу из зеленых жердей и так густо обмажет свежей глиной, что она больше никогда не загорится.
Он принес четырех жирных уток и сказал, что мог подстрелить хоть сотню. Но им и четырех хватит.
— Собери все гусиные и утиные перья, — сказал он маме, — и я набью тебе перину.
Он мог подстрелить и оленя, но было еще слишком тепло, мясо не замерзнет и испортится, прежде чем они успеют его съесть, А еще он нашел место, где ночуют
дикие индюки и индейки.
— Мы зажарим их в День Благодарения и на Рождество‚— сказал он.— Они большие и очень жирные. Когда придет время, я их подстрелю.
Насвистывая, папа отправился за зелеными жердями и свежей глиной для новой трубы, а мама принялась чистить уток. Потом в очаге снова весело затрещал огонь. На огне шипела жирная утка, в духовке пеклись лепешки, и в доме опять стало тепло и уютно.
После ужина папа сказал, что завтра рано утром отправится в город.
— Надо поскорей с этим делом покончить,— сказал он.
— Да, Чарльз, пора уже съездить,— согласилась мама.
— Конечно, мы бы и так обошлись,— заметил папа. — Нет нужды за каждой мелочью мчаться в город. Я курил табак получше того, что вырастил Скотт в Индиане, но и такой сгодится. Летом мы вырастим хороший табак, и я верну ему долг. Зря я брал у Эдвардса гвозди.
— Но все равно их надо отдать, Чарльз, — заметил мама.— И табак тоже. Лучше не брать в долг. Нам нужен хинин. Я экономила муку, но она почти кончилась, и сахар тоже. Ты можешь найти дерево с пчелами, но я что-то не слыхала, чтобы кукурузная мука росла на деревьях, а до осени у нас своей кукурузы не будет. И солонина после всей этой дичи нам тоже пришлась бы кстати. А потом я хочу послать письмо родным в Висконсин. Если ты его сейчас отправишь, они смогут еще зимой нам ответить, и тогда к весне мы всё про них узнаем.