— Ну-ка брат, встань, посиди!
Старик поднял его, посадил к себе на колени и дал привалиться к своей груди головой.
— Что, брат?
— Ничего, — пробормотал снова Семка.
— Очувствуйся немножко, да надо итти, как-нибудь… Не помирать же здесь! Бог милостив!
Через час они уже брели тихонько по дороге обнявшись. Неизвестный шагал мерно и уверенно, а Семка часто спотыкался и сбивался с шагу.
— Город-то больно далече, — жаловался старик. — В больницу бы тебя положить… Ты ведь не то, что я… тебе можно… А мне вот глаз нельзя туда показать… в город-то. Эх житье, житье!..
Немного спустя Семка остановился.
— Дедушка… ноги не идут. Давай посидим.
— Отойдем в рощу. Там потеплее. Ну, держись за меня. Вот так! Ну пойдем.
В роще оба они сели. Неизвестный велел Семке положить голову к нему на колени, а сам наломал сучьев и сделал из них постель.
— Ложись, ложись, мужичок!.. Ложись!
— Дедушка, — взмолился Семка, — не бросай меня одного!.. дедушка!
Они брели тихонько по дороге, обнявшись
Он горько заплакал и не говорил уже более ни слова. Опять ему стало казаться, что вокруг все гудит и свистит, опять кто-то тянет его за голову, и все перед ним кружится и горит… — Домой! домой!.. — тяжело выговаривает иногда Семка и через силу открывает глаза, но уже ничего не видит… Иногда кажутся ему какие-то новые люди, незнакомый новый барак; то видит он мать, то речку Узюпку, то опять незнакомых людей, то дедушку Неизвестного; и ночь, и день мешаются вместе, и, наконец, Семка снова открывает глаза.
Он лежит в комнате, на мягкой постели; он ясно видит над собой потолок, видит, как за окном шатается голое жидкое деревцо: он в страхе думает: «Опять барак?!» — и хочет вскочить и бежать, но тело его не шевелится, а голова точно примерзла к подушке.
«Где ж дедушка?» подумал Семка, ища глазами знакомое лицо. Но не было ни старика, ни леса, ни трактовой дороги, и Семке стало горько и больно, зачем бросил его Неизвестный, — и тихие слезы обильно заструились по его бледному, исхудалому лицу…
Однажды, в больничном халате, все еще слабый после болезни, Семка стоял у окна и задумчиво глядел на пустынную улицу, где ветер гонял через лужи сухие осенние листья. Позади Семки стоял Демидыч, больничный солдат, и тоже глядел, думая свою думу. Он уже рассказывал Семке, как его больного, без памяти, принес сюда старик. «А тут случился исправник… Глянул он, это, на старика, да и говорит: „Здравствуй красавец!“» А старик-то так и присел. «Опять, говорит гуляешь?» Ну, сейчас его и взяли… Третий раз старик-то с каторги бегает. Третий раз его ловят…
— Нынче их отсылают, — говорил солдат. — Гляди, сейчас поведут.
Вскоре до слуха Семки донеслись глухие странные звуки. Потом показались солдаты с ружьями на плечах, а за ними шла толпа в серых халатах и круглых шапках, громыхая цепями, которые болтались и звенели у рук и у ног; по обе стороны и позади шли также солдаты; все ежились от холода.
С замиравшим сердцем Семка прильнул к стеклу и во все глаза глядел на эту серую толпу, отыскивая знакомого. Вдруг он отчаянно закричал, почти взвизгнул и начал бить по стеклу кулаками.
— Дедушка! Дедушка! Дедушка!.
Среди арестантов он увидал Неизестного, который, путаясь в цепях, проходил почти возле окна.
— Дедушка! дедушка!.. — кричал Семка, не помня себя от радости и от ужаса.
Заслышав стук, многие повернули головы. Оглянулся и Неизвестный. Семка видел как он взглянул на него своими впалыми серыми глазами, видел как он вздохнул и печально покивал ему головою.
Среди арестантов он увидал неизвестного, который, путаясь в цепях проходил почти возле окна
Слезы градом брызнули у Семки, сердце бешено колотились в груди — а, между тем, партия и конвой прошли уже и скрылись за углом дома. Семка все еще бился и кричал: «Дедушка!..», а сторож равнодушно говорил:
— Чего ревешь? нечего реветь: тебя вернут скоро на родину, потому ты дите, и тут тебе вовсе не место. Сказано: вернут, — не ори!
Но Семка рыдал и все старался заглянуть куда-то вкось, за угол, куда унес свои цепи его случайный верный друг — Неизвестный.
