Поэтому в деревню мы вошли, только когда солнце начало зачерпывать краем горизонт и все разбрелись по домам.
В доме участкового света не было – что меня расстроило и обрадовало одновременно. Они с Гришкой часто бывали в клинике, а затем и у нас дома, но никогда – порознь. И по большей части Алексей Михайлович молчаливым истуканом застревал на пороге.
Зато мои окна светились уютными желтыми пятнами.
- У тебя что там, кто-то живет? – удивилась Ника. И, видя мое недоумение, подобрала с земли палку: - На всякий случай.
Несмело тронув чуть скрипнувшую калитку, я вошла во двор. Одновременно хлопнула входная дверь, на крыльцо выбежал человек. Уже стемнело, но острый волчий нюх безошибочно подсказал: свои.
- И-и-и-и-и-и!!! – завизжала Машка, спущенной с предохранителя торпедой врезаясь в меня и сжимая в медвежьих объятиях: - А я знала, знала, что ты вернешься!!!
Чувствуя, что еще немного и едва сросшиеся кости снова разойдутся, я забилась, пытаясь освободиться:
- Ма… Маня… Отпусти… Что ты здесь делаешь?
- Как – что? – искренне удивилась девица, хватая меня за руку и утаскивая в дом. Ника, строя рожи, поплелась следом. – Охраняю! А то желающих тут… Много было.
Как выяснилось, узнав о моем отсутствии (с перспективой безвременной кончины), деревенские решили, что добро пропадать не должно и, воспользовавшись отсутствием участкового, попытались растащить мои вещички по закромам. Прежде, чем я начала злиться, Машка, гордо задрав нос, заявила:
- Токмо я им и на порог не дала ступить! Так ухватом приложила…
- Ты хоть никого не убила? – со вздохом спросила я, падая на стул и закрывая глаза. На первый взгляд все было как обычно – те же пучки трав по стенам, дрова у печи, свеча на столе, даже запах был почти как мой – проводя здесь столько времени, девчонка давно перестала восприниматься как нечто чужое.
Все было родное и…
- Не! – отмахнулась Машка, шустрой белкой спускаясь в подпол и выбираясь оттуда с кружкой остро пахнущего хлебом кваса. – Держи! Сама делала…
- Маня… - я растроганно шмыгнула носом и уткнулась в кружку, сдерживая слезы. – Спасибо!
Ника смотрела-смотрела на этот концерт, и выдала:
- Вот теперь я верю, что тебе здесь лучше.
Мы еще долго сидели втроем, попивая свежий квас и выуживая из Машки последние новости. Они сыпались из нее как горох из дырявого мешка, но слишком бессистемно:
- А мы уже церковь почти достроили, отец Пантелеймон рабочих из города привез, потому как венчаться надо в Церкви обязательно. И я согласилась, а чего мне, деньга лишняя что ли? Только Афоня все время злится, что я неловкая, поэтому на меня жалуется, но Гриша сказал, что он с ним беседу проведет, чтобы тот не обижал меня. Он и костюм уже купил, только о чем-то с отцом Пантелеймоном все время шушукается, и меня прогоняет…
- Кто венчается? – с трудом расчленив бесконечный словарный поток на составляющие, я вклинилась, воспользовавшись тем, что Маня набила полный рот домашними сухарями.
- Грифа же!
И молчал, зараза!
- Ну это они осенью хотят, когда церковь достроят, - уточнила Машка, потроша сушеного речного карася. Очевидно, пока меня не было, она не только тут охраняла, но и обжилась.
- А ты тут при чем? – я пошла дальше по списку.
- А меня приглядывать взяли. Свечки менять, пол вымыть, даже ящик церковный для пожертвований доверили, во! – Маня гордо продемонстрировала маленький ключик, висевший у нее на шее. В этот момент мне захотелось расцеловать отца Пантелеймона. – Только Афоня…
- Это еще кто?
Оказалось, Афоня – тот самый мелкий служка, что так мне не понравился. Мысленно сделав галочку напротив его имени, я пообещала себе обязательно площадь посетить и мозги мальчишке вправить. Машку обижать не позволю!
Вызнав таким образом все деревенские сплетни, уже под утро мы легли спать – я с Никой на кровати, Машка – на печи.
- Только можно я завтра к бабке вернусь? - уже сквозь сон пробормотала она виновато. – Жалко, старую, куда она без меня?..