— Беру.
— Деньги покажи, да и бери себе, — продавец смотрит пристально. — Пятнадцать долларов за оружие. Патроны отдельно, по полдоллара штука.
Интересно, как у меня с деньгами? В пончо карманов нет, а под ними у меня только полотняные штаны, да рваная рубаха. Мадре де Дьос, да я богач! В секретном кармане штанов обнаруживается целый столбик монет — двадцать один серебряный доллар. Очко! К некоторым монетам присохло что-то бурое, но на ценность это не влияет.
Продавец неспешно пересчитывает деньги, вываливает на стойку пригоршню патронов из тяжелой латуни, самодельных, не фабричных.
— За задней дверью стрельбище, пристреляйся, если есть охота, — роняет он. — А нет, так вали. Нам тут таких, как ты, не нужно.
Кажется, я ему чем-то не понравился, но револьвер у меня, и с ним нужно познакомиться. Мистер Кольт, это я, я — это мистер Кольт. Но это слишком плохо, револьвер и вправду нужно бы пристрелять.
Стрельбищем это названо, конечно, сгоряча — обыкновенный задний двор, разгороженный низенькими заборчиками, вроде барьеров. Тут и там, шагах в двадцати, стояли наряженные в пончо чучела с дырявыми шляпами на головах. Чучела мне не понравились, а еще больше — что по ним нужно было стрелять.
Быстро выяснилось, что с навыками стрельбы у меня так себе. Меткость, правда, была на уровне, пространство под шляпой поражалось легко, но вот то, что каждый раз нужно было взводить курок, оказалось непривычно. Я потратил три патрона из шести, заполучил неприятный звон в ушах, но привычки не выработалось. Может, через пару десятков выстрелов, что-то и изменилось бы, но у меня столько не было.
Что это означает? Обращаться к оружию только в крайнем случае.
И только выйдя со стрельбища в магазин, а оттуда — на улицу, я вспоминаю, что так ничего и не узнал относительно своего местонахождения. Что это за город? Чья это территория? Что слышно о неведомых убийцах, орудующих в паре миль к северу? Что-то я и впрямь отупел, но возвращаться к угрюмому оружейнику и допрашивать человека, владеющего целым магазином пушек было, наверное, не самой удачной идеей. Поэтому я просто перехожу улицу и направляюсь в подмеченный чуть ранее салун.
В ушах по-прежнему звенит, а в глазах пляшут странные темные пятна, похожие на человечков. Это от солнца, это пройдет. Очень сухая и пыльная местность, акклиматизация так просто не дается. Под вечер еще и расстройство желудка могу заработать. Это если я найду в этом салуне что-нибудь поесть.
Я толкаю двойные деревянные дверцы и вваливаюсь внутрь, там почти пусто, и настолько явно нет солнца, что в первый момент помещение кажется темной пещерой. Но самое главное не это. В голове словно щелкает переключатель радио, и я начинаю кое-что вспоминать.
Что такое радио?
Ну, приспособление такое. Чтобы музыку слушать, скажем.
Уши, что ли?
Какие еще уши, придурок! Сказано тебе — приспособление.
Ты сам с собой разговариваешь, и кто здесь, собственно, придурок?
Я трясу головой, дурацкие голоса улетучиваются, и это достаточная причина для того, чтобы начать улыбаться. Вполне возможно, что улыбка эта не слишком веселая, даже наверняка — бармен, начавший было открывать рот для приветствия, как-то нехорошо кашляет и затыкается. Но суть в том, что если пару минут назад я нервничал и недоумевал по поводу всего происходящего, то теперь моему хладнокровию мог бы позавидовать огурец.
— До… добро пожаловать в салун Джеймса Дина, — оживает во второй раз бармен. — Что желаете, мистер…
— Хуан, — я не думаю долго. Нужно бы еще языком жестов показать, что меня зовут Хуан, но боюсь, в этом языке шутка осталась бы не понятой.
— Конечно же, Хуан, — соглашается бармен, по имени, надо думать, Джимми Дин. Я бы с такими позывными, конечно, не отсвечивал бы, но это же я. — Итак, что бы вы хотели заказать?
Я вспоминаю, что все деньги, до последнего цента, я оставил у оружейника. Правда, там и центов не было, сплошняком серебро, которое я снял с той парочки посреди пустыни. А до этого я парочку убил, той самой бутылкой, из которой они мне сперва дали напиться. Добродушные олухи, но, впрочем, они напросились сами. У них были деньги, у меня — нет, а закон социальной справедливости говорит, что у всех должно быть всего поровну. Это для того, вероятно, чтобы мне потом было легче собирать.
Черт возьми, я поймал кайф! И даже раздвоенность сознания, одну половину которого временно оккупировал сейчас неуклюжий мексиканский верзила, ничуть не мешала получать от происходящего самое настоящее, с острым привкусом специй, удовольствие.