Don’t play with fire
Prologue
У мамы всего две проблемы: чувство юмора и мы с отцом.
Вообще-то она должна была выйти замуж за влиятельного парфюмера, но, так уж вышло, что в пятнадцать Лилибет сбежала с бедным торговцем ковров и антиквариата во имя свободы и любви. Отец не винил её в этом, поскольку прекрасно знал, что быть зависимым от родителей и их желаний — такое себе развлечение, а, значит, стоит принять любые меры, чтобы этого избежать. Даже его компанию.
Не знаю, что такого Лилибет нашла в моём отце. Быть может, его нескончаемая энергия и талант превращать всё скучное в нечто живое и интересное оказались куда интереснее, чем духи бывшего жениха, а оптимизм папы давал ей гораздо больше, нежели деньги парфюмера, но одно я знаю точно: она оказалась счастливее с ним. И это поистине ценно.
Мама любила шить. Более того — всем казалось, что это её призвание. Как только Гарри обустроился на новом месте скульптором, он начал приносить своей жене дешёвые, но по-своему необыкновенные ткани. Думаю, если бы глаза отца не страдали гетерохромией и не были синими, как море, и зелёными, как изумруды, Лилибет точно не нашла бы в нём вдохновения, а так... Камзолы цвета деревьев он до сих пор носит на важные выступления в театре. Признаться честно, выглядит Гарри в них намного, намного стройнее.
Я никогда не искал причин любить маму так, как обожал её отец лишь по той причине, что она во многом превосходила нас обоих. Мало, кто сможет поспорить с тем, что Лилибет безупречна — обаятельная зеленоглазая блондинка, имеющая точёный ум, благоухающая свежими лузами и соблазнительная в полупрозрачных шелках, её пышная грудь по обыкновению облачена в кружева, а от тела веет карамельным ароматом. Хороший тон — казаться цветущей, такой искренне-невинной — до тошноты — и при этом ставить комфорт своих родных выше всего остального. Она красива, и мне не хочется с этим спорить, она имеет страсть и обольщения ради ею же пользуется, а любой прохожий смотрит на неё, как на ту, кому можно позавидовать. Возможно — что вероятнее всего — никакая другая девушка по мнению папы никогда не будет вхожа в её общество, не будет похожей на неё или кого-либо ещё, на такую же женственную и плавную в своих движениях, парящую и благоухающую. Ведь для того, чтобы быть такой, необходимо обрести счастье и покой, что-то, о чём на данный момент многие даже мечтать не смеют.
Гарри как-то раз признался в своей ранимости, и, помнится, тогда его слова были продиктованы болью и обидой. Отец в целом не особенный, и оттого ему всегда страшно осознавать, как он ничтожен в сравнении с мамой, хоть мы оба знаем, что для того, чтобы любить, не нужно быть избранным. На самом деле, как никто другой, Гарри талантлив. Даже очень. Совсем недавно он обнаружился всё тем же притягательным и милым, его внутренняя и внешняя красота проявляется чаще обычного, о чём говорит неизменное дружелюбие и постоянные прогулки. За последние три недели, как меня начали водить на спектакли отца, мнение о нём кардинально изменилось. Всё-таки, я твёрдо убеждён, что родители невероятно подходят друг другу.
Родиться в любви — значит быть с рождения счастливым. Папа до сих пор смотрит на маму влюбленными глазами, и даже сейчас, когда у них растёт восьмилетний сын, его страсть не угасает ни на секунду, как и её нежность по отношению к нему. Меня радует, что они всё-таки нашли друг друга, и я обещаю себе запомнить их сегодняшнее переглядывание надолго, если не на всю жизнь. Всё-таки, мне крупно повезло.
Лилибет смеётся, толкая отца в бок, и её щёки заливаются румянцем. Кажется, Гарри сделал ей комплимент или вроде этого, в любом случае, смутил. Мы оба привыкли, что, если отец что-то решил сделать или сказать, мы не в том положении, чтобы спорить, — он всегда прав. Когда Гарри поворачивается ко мне, свет луны озаряет черты его лица, острые скулы и кончики ушей. Я выдыхаю — матушка сжимает мою правую руку крепче, пока отец по левую сторону пританцовывает чечётку. В ночь четверга он всегда возвращается домой позднее всего, ибо спектакль длится больше положенного из-за требуемого повтора некоторых сцен, наиболее смешных.
— Ты сегодня был на высоте! — восклицание Бет звучит как похвала. Я согласен с ней. — Влияние свежих пончиков повлияло на твой успех, не так ли?
— Наш сын впервые получил удовольствие от постановки спектакля, мне кажется, это уже о многом говорит.
Бросаю на папу взгляд красноречивее всяких слов и обиженно надуваюсь. Вообще, дело не в удовольствии, а в понимании происходящего на сцене, и зачастую я не понимал ничего.