Лилибет видит моё смятение и, угадывая причину, пинает Гарри в бок. Я сдерживаюсь, чтобы не засмеяться, — нужно делать вид, что я серьёзнее некуда.
— Ну-ка, Фрей, — мама резко останавливается и садится на корточки передо мной. Её руки кажутся теплее всякого солнца, и я согреваюсь в их касании, вдыхая воздух после дождя. — Скажи честно: папа хорошо отыграл?
Задумываюсь на секунду-другую, но лишь для того, чтобы развеселить отца, — ему всегда нравилось моё лицо в глубоких раздумьях, он считал, что я пошёл в него в плане изобретений гениальных идей.
— Замечательно, — говорю вопиющую правду, а затем громче добавляю: — Пап, мистер Старк просто обязан повысить тебя до главного героя.
Гарри опрокидывает голову назад и испускает низкий смех, как бы соглашаясь, а мама удовлетворённо улыбается, нисколько не сомневаясь в услышанном. Полагаю, это была проверка, которую я успешно прошёл, но для пущей убедительности всё же нужно добавить немного уверенности.
— Кажется, Лилибет, Бог наградил нас лучшим сыном на свете, — на слова папы Бет не смеет возражать. Несмотря на то, что моё рождение вызвало небывалый ажиотаж у родителей мамы, её никак не поколебило их мнение. Она всегда была сильной.
Мы проходим через освещённую улицу и заворачиваем за угол тёмного переулка вслед за Гарри. Скажу сразу: я терпеть не могу этот путь до дома, здесь встречаются бездомные и попрошайки, крысы и — самые нелюбимые — мальчики-подростки, возомнившие себя выше других. Школа на горьком опыте доказала, что их стоит остерегаться.
Тёмные переулки не то чтобы плохи, они порядком не освещены даже самым тусклым фонарём, от чего складывается впечатление преследующей тебя опасности. Мне хочется брать пример с мамы — бесстрашной, готовой за себя постоять, но тело всё равно вибрирует от напряжения. Я сглатываю, а потом, поскольку показывать свой страх не имеет смысла, опускаю голову вниз. Коричневатые ботинки блестят под лунным светом от маминой полировки, остерегаясь луж. Отец предусмотрительно берёт меня за руку, и Бет, слегка ёжась от холода, оглядывается по сторонам.
Вечер выдался волшебным. Мало того, что мы ужинали в именитом пабе у старого друга отца, так ещё мне разрешили взять любой десерт из всего предлагаемого. Выбор пал на сладкий-сладкий марципан, который я разделил поровну и поделился с родителями. Голодным не был, но что-то всё равно тяготило. Возможно, осадок от просмотренной сатиры сказал своё, и всё же, у меня не было поводов для острых ощущений.
Правда, мама так не считала.
Без понятия, с какого момента она отстала от нас. Похоже, её снова привлекли витрины закрытых магазинов с новой коллекцией весенних платьев, и Лилибет решила взглянуть, какие огрехи портные допускают в создании нарядов. Её подруга Эффи говорит, что она слишком большого мнения о себе, но на самом деле старушка просто не разбирается в этих тонких вещах, как и мы с папой. Матушка любит моду, она сама её создаёт.
Я оглядываюсь в поисках, но в кромешной тьме ничего не могу увидеть. В воздухе явственно пахнет бедой. Скрежет металла, снова льётся вода. Опять звучит крик. Не могу понять, почему чувствую повторное дежавю, а когда оборачиваюсь назад ещё раз, то вижу, как сталь ножа сверкает под лунным светом.
Лилибет зовёт:
— Гарри!
И я замечаю, как отец резко оборачивается. Когда-то радушный голос взлетает, точно хлыст. Я делаю вдох, и нож касается горла Бет. Её чуть пораненная рука вздрагивает от неожиданности. В минуту затишья она не двигается, в отличие от стоящей сзади неё фигуры в тёмном плаще, а всего их трое, и двое стоят рядом с ней, а другой — сзади нас. На секунду я так огоршён холодной жестокостью увиденного, что не могу говорить.
Гарри столбенеет, не смея пошевелиться. Я вижу, как он старается не предаваться панике, но с каждой секундой это даётся всё труднее и труднее. Страх вселенских масштабов душит, а возникшее напряжение делает воздух тяжёлым. Мне не хочется верить в то, что это происходит на самом деле, что в золотистых глазах отца, всегда добрых и озорных, горит немая ярость. Сейчас непросто тихо, сейчас бесконечно, можно сказать, до тошноты тихо, словно в уши вставили беруши и поверх надели большие наушники, полностью изолирующие от звуков внешнего мира. И мне не нравилась эта обстановка — она снедала. Хотелось признать, что это всего лишь шутка.
На спине — когтистые лапы паники. У меня потеют ладони, но чувство такое, что всё уже предрешено. Отец зол так, как я даже признать не могу, и всё его существо клокочет от гнева — напавшие твёрдо намерены закончить своё дело. Маму убьют? Вопрос звучит как головоломка. Мне не хочется в это верить. Конечно, не исключено, что такое возможно.