Вор, державший маму, смотрит на меня, хлопая ресницами. Чёрная маска. Рот открыт, губы кривятся. Неуверен, что сплю, но, похоже, грежу. Смотрю на Гарри — тот теряет всякое самообладание, и оттого им овладевает злость. Я чувствую его желание отмотать время назад чуть ли не кожей и вдруг тоже понимаю, что это, должно быть, спасло бы нас всех.
— Отпустите её, — голос отца отдаётся эхом. Он поражается забытому звуку собственного тона, однако виду не подаёт. Поворачивается к стоящему сзади нас силуэту и, обращаясь лишь к нему, тихо выдавливает: — Я отдам вам все деньги, только отпустите.
У него многое под контролем, но здесь он бессилен. И всё равно мы надеемся на хотя бы какое-то снисхождение свыше.
Мама всегда говорила вызывать силу через бессилие. Казаться сильнее, даже если на самом деле внутри тебя переполняет целая гамма чувств. Она была права, как обычно. Но в таких ситуациях сдерживать эмоции всегда сложнее, чем думается на первый взгляд, и я пытаюсь верить в лучшее. Что всё будет хорошо.
Отец медленно поднимает руки и тянется за кошельком в кармане камзола, сшитого любимой женой, не разрывая зрительного контакта с человеком в чёрной маске. Я не могу различить, девушка это или мужчина, их лица неузнаваемы, и от этого не становится лучше. В конце концов перевожу испуганный взгляд на маму и не узнаю в них её прежнюю. Передо мной скорее та, кто всем своим видом показывает, как мне стоит не бояться и держать себя молодцом. Я придаю своему виду уверенности, как бы показывая, что вовсе ничем не шокирован. Кристально-чистая слеза стекает по её фарфоровой щеке, а розоватые губы шепчут что-то вроде: «Не бойся». В лёгкой улыбке читается нежность и забота. Глядя на неё, такую беззащитную, но в то же время непоколебимую, я гашу панику. Такая, как она, просто не может умереть.
Мужчина в чёрном, проще — вор, грубо отбирает у отца увесистый кошелёк и проверяет на наличие денежных средств. Затем кивает и выбрасывает волчий оскал. Мы затаиваем дыхание — ещё чуть-чуть, и всем нам, кажется, придёт конец, но отнюдь не скоро. Мне необходимо верить, что мы воссоединимся, и потому я пытаюсь себя успокоить. Во рту сухо, к щекам приливает кровь, а проступающая тошнота в горле сходит на нет, и на мгновение мне хочется сбежать ото всех. Скорее всего, так будет даже правильнее.
Человек в маске мерзко усмехается: видит мой страх. А я вижу его насквозь — он думает, что сильнее нас и что манипулировать нами гораздо легче, но даже не знает, как отвратительно поступает. Подавляю желание плюнуть ему между глаз, полагая, что это его разозлит и не сыграет нам на руку. Вор кивает своим дружкам и с той же ухмылкой извлекает из кожаного плаща кривой клинок, всё также молча, подобно немому. Всё происходит слишком быстро, и я не успеваю что-либо предотвратить: он вонзает клинок в живот отца и дёргает вверх. Слышу звук, как будто ломаются палочки и звериный крик. Гарри даже не успевает среагировать, их движения точны и натренированы, он падает на асфальт, и лужа алой жидкости растекается огромным пятном.
Мама не сдерживает себя, кричит. Запах свежей крови повисает в воздухе, словно тяжелый, алмазный и горячий металл, совсем как те скребки, которыми Лилибет оттирала пригоревшие на печи кусочки. Я отчаянно качаю головой и щипаю себя за локоть, пытаясь отогнать кошмар, но не выходит. Слышу крик матери: «Беги», прерывающийся на полуслове. Кровь стекает по её шее.
Я не бегу.
Не могу бежать. Ноги не слушаются. А от представшей картины так и порывает избавиться.
Намереваюсь закрыть глаза, понимая, что без родителей в любом случае погибну. И не планирую сопротивляться: их трое, я один. Они вооружены, а я и давать оплеуху толком не умею. Начинаю злиться — сердце никогда прежде не билось так сильно. Кажется, что внутри что-то подорвалось и для слёз больше нет места: настигает чувство полной безысходности. И только я готовлюсь принимать смерть следом за родителями, ухмылка вора сменяется на поджатие губ. Несколько прохожих заворачивают за угол переулка. Минута продлевается на вечность, я оборачиваюсь — убийцы скрылись из виду.
Как будто их и не было.
Тут же бросаюсь к отцу, что лежал на прохладном асфальте, обтекая алой кровью. Трясу его за плечо.
— Пап, очнись, — но, конечно, он и не шевелится. Округленные от удивления глаза уже прикрылись, а губы посинели. Гарри больше не дышит. Гарри больше не живёт.
Меня бросает от веры к отчаянию, сердце бьется так сильно, что перехватывает дыхание, и я чувствую себя разбитым. Донельзя. В глазах затягивается беспросветная пелена, и слёзы отчаяния текут по щекам. Не могу и не хочу видеть в таком же состоянии маму, зажмуриваюсь и, игнорируя руки в крови, утыкаюсь в шею отца. От страха пальцы впиваются в его кожу. Тело ещё не охладело, но я чувствую, как оно теряет былое тепло.