— За твоим молотком мы присмотрим, — смеясь, сказал Нечаенко. — А сам ты, друг ситный, завтра днем спать будешь.
— Та ни в жизнь! — вскричал Виктор. — Я до тех пор глаз не сомкну, пока сто тони не нарубаю.
— Будешь спать. В порядке партийной дисциплины, — сказал Нечаенко. — Товарищ Андрей, ты уж присмотри за этим.
Настасья Макаровна внесла дымящуюся бульбу, закуску, водку.
— Ну, за благополучное окончание дела! — провозгласил Прокоп Максимович, подымая рюмку.
Все шумно чокнулись и выпили.
Дед неожиданно сказал:
— Против души своей иду. Против своего сознания… — Он покачал головой и вздохнул. — Да-а… Видно, стар я стал, стар… Пора и на печку. А молодому делу я не хочу мешать, — он махнул рукой и взял стопку.
Из деликатности все промолчали. Нечаенко сказал:
— Василий Сергеевич звонил. Он завтра ночью приедет.
— Это хорошо, — оживленно подхватил дядя Прокоп.
И все опять заговорили о рекорде.
И Дед, насупившись, ел бульбу, молчал и думал о том, что он действительно стар, стар, и все состарилось вместе с ним, все, что он любил, понимал, что берег и чем наслаждался. Даже бульба стала не та, нет в ней прежней сладости и смака… А мир вокруг меняется и молодеет…
И вдруг вспомнился ему девятнадцатый год… И первые коммунистические субботники… И как он сам горел тогда необыкновенным пламенем, и подымал за собой других, и бесплатно работал куда лучше и охотнее, чем за деньги, грузил уголь Москве, Ленину…
Отчего же сейчас не понимает он Андрея и Виктора? Разве они не дети его? Может, и у них в душе разгорелся огонь необыкновенной любви, того великого старания на пользу родине, которое всем рабочим людям присуще с тех самых пор, как власть в государстве принадлежит им? И он вдруг с неожиданной завистью подумал: "А вот Прокоп не намного моложе меня, а он — с ними".
А вокруг него радостно шумели люди. Сочно чокались. Пили. Пели хором. Веселились шумно и от всей души, как всегда гуляют шахтеры на свадьбах, крестинах и именинах. Между тем это была не свадьба, не именины, не крестины, не новогодняя пирушка… Люди праздновали канун трудового рекорда. Сбывалось! Труд становился праздником.
И тот, кому завтра предстояло этот подвиг совершить, веселился сейчас пуще всех. Громче всех пел. Больше всех пил не пьянея. Наконец вышел на середину комнаты, топнул ногой и закричал:
— Эх, шахтерскую! Выходи, Даша! — и, не дождавшись ее, пустился в пляс.
На следующее утро Виктор проснулся раньше всех и сам разбудил товарищей. Великое нетерпение сжигало его. Ему все казалось, что случится неожиданное, и дело отменят, Не позавтракав, он сразу же побежал на шахту. Взял в мастерской свой отбойный молоток, разобрал его, промыл каждую деталь керосином, а затем смазал маслом.
Вокруг него собрались слесари, рабочие, стали добродушно посмеиваться:
— Как за невестой ходишь, Виктор, за молотком… Ишь, как нежно ласкает, ребята, гляди-и!..
О затевавшемся деле они ничего не знали: все держалось в тайне, как хотел того осторожный Журавлев.
— Мудришь все, Виктор, — обиженно сказал рябой Квашнин, бог механической мастерской. — Али уж мы меньше тебя в технике-то понимаем?
— Ладно, ладно, — отмахивался Виктор. — Знаем мы вас, сдельщину…
Он собрал молоток и проверил его под сжатым воздухом. Молоток работал легко и ровно. Виктор протер его паклей и отдал дежурному слесарю.
— Смотри, — строго предупредил он при этом, — никому не отдавай! Голову сыму!
Затем они с Андреем побежали на наряд. Там встретились с крепильщиками Закорлюкой-младшим и Боровым, посовещались и условились обо всем.
Больше на шахте делать было нечего.
— Пойдем, покушаешь хоть, — предложил Андрей.
Виктор вздохнул и подчинился. Действительно, теперь оставалось только терпеливо ждать ночи.
После завтрака Андрей сказал:
— А теперь, Витя, — спать!
— Спать? — взмолился Виктор. — Та разве ж могу я сейчас спать, Андрюша, голубчик?
— Спать, спать! — смеясь, сказал Андрей. — В порядке партийной дисциплины.
Он привел огорченного, но послушного Виктора домой, заставил раздеться, лечь и сам заботливо накрыл его легким одеялом.
— Теперь спи! Я тоже прилягу отдохнуть…
К его удивлению, Виктор сразу же и уснул: намаялся за эти два дня. А Андрей спать не мог. Эти дни он тоже был в страшном волнении, только оно выдавалось в нем не столь шумно, как в приятеле. Напротив, волнуясь, Андрей делался еще тише, еще собранней, еще затаенней… Он тоже тревожился: вдруг Дед передумает или еще что-нибудь нежданное стрясется… И только в одном ни на минуту не сомневался он — в том, что Виктор выйдет победителем. "Витя выдюжит, он не подведет! — с нежностью думал он о товарище. — Это правильно, что он, а не я. Он моторный. И азарта в нем больше".