— Да-а… То есть нет. Не соображаю, — сознался ученик.
— А ты гляди! Вот я подрубил щель под пластом. Значит, что я этим сделал? А лишил уголек опоры на почву, вот что! Так? Стало быть, и уголь податливей, сговорчивей сделается, ему, брат, деваться некуда. А тут еще кровля на него сверху давит как раз в том месте, где мне надо рубать. Я-то ведь стойки не вплотную поставил. Значит, дал кровле полную свободу давить. Вот она для меня и старается: давит! — хитро подмигнул он. — Соображаешь? Вот возьми молоток, попробуй.
Рубать действительно стало куда легче, и Виктор с удивлением это почувствовал. Уголь стал "сговорчивее" — отваливался охотно. А когда Виктор уверенно пошел по "струе", то и просто хлынул лавиной, как у Мити Закорко.
— Здорово! — в восторге закричал Виктор. — Та, ей-богу ж, здорово!
Он ликовал. И не оттого даже, что рубать стало легче и уголь сыпался весело, шумно, празднично, и пика не ломалась и не увязала, а оттого, что вдруг в новом неожиданном свете представилась Виктору его профессия, невольно избранная им на всю жизнь, и в ней, в этом тяжком и, на первый взгляд, тупом, однообразном ремесле забойщика теперь открылось столько нового, неизвестного, остро-любопытного, замысловатого, даже загадочного, что дух захватывало. "Так вот оно что! — возбужденно думал Виктор, продолжая меж тем с азартом рубать уголь. — Так секреты на самом-то деле есть? Я ж так и знал!"
А ведь всеми этими тайнами и чудесами Виктор может теперь свободно овладеть! Можно выведать их у знающих людей, у того же дяди Прокопа — старик с охотой откроет. Можно и самому о многом догадаться, стоит только с умом рассмотреть пласт, в котором работаешь, дознаться, как он складывается, как течет и отчего так течет, а не иначе. Можно изучить все капризы и причуды кровли, повадку почвы… Многое можно!
"Я ж парень грамотный! И не вовсе ж таки дурень! Да и дядя Прокоп поможет". И он с нежностью и благодарностью посмотрел на старика.
А тот только лукаво ухмылялся в усы. Он был доволен. И в этот день Виктора не ругал. Но и не похвалил ни разу. Он вообще считал, что Виктора хвалить вредно.
Только однажды, уже много времени спустя, он изменил этому правилу. Невольно залюбовавшись действительно красивой работой Виктора в уступе, он не выдержал, крякнул и сказал удивленно:
— Смотри! А из нашего Витьки-то, кажись, получается толк, скажи-ко!.. — Но в те поры Виктор уже не был его учеником, а сам стал заметным шахтером, а отбойный молоток умел разбирать и собирать с такой автоматической быстротой и четкостью, с какой ка смотру, на глазах начальства, лихой пулеметчик разбирает и собирает замок станкового пулемета. Быстрее Виктора на "Крутой Марии" этого никто делать не умел, даже Митя Закорко. Люди нарочно захаживали ка курсы посмотреть искусство Виктора. И удивлялись. Пришла слава. Правда, не широкая, не громкая слава, местного, районного значения, как бывает местный дождь, но все-таки слава.
В те дни как раз завязывалось соревнование между Виктором и Митей Закорко, знаменитое соревнование, затянувшееся на долгие годы и, оттого что оба соперника были парни молодые и ярые, сразу примявшее характер острой, почти спортивной борьбы. Вся шахта следила за этим поединком, равнодушных не было. Даже дядя Прокоп, как ни старался, как ни твердил свое излюбленное: "В одну топку уголек-то идет, в одну!" — не смог остаться безучастным и даже беспристрастным зрителем. Как-никак Виктор был его ученик, а Митю Закорко учил старик Треухов, Митин дядя по матери, — отца у Мити не было, его завалило в забое еще в 1923 году.
Это соревнование захватило Виктора всего, целиком и надолго. Начавшись в забое, оно тотчас же перекинулось и в рудничный клуб, где оба — и Виктор и Митя — играли в драмкружке, и в комсомольскую политшколу, и на стадион, и даже на танцевальную площадку. Как боевые петухи, носились оба, один — пламенно-рыжий, другой — черный, трясли чубами и старались переплясать друг друга… А однажды даже поспорили при всем народе: кто кого перепьет, и быстро напились оба.
А время меж тем незаметно шло да шло. Пробежал год, потом второй… Незаметно стали наши мальчики женихами, робкие ученики сделались завзятыми шах-торами. Как-то само собой перезнакомились они со всеми людьми на шахте, а со многими и сдружились, и теперь было куда ходить в гости по вечерам. И так же само собой, хоть и не сразу, признали их старики "Крутой Марии" и поверили, что эти хлопцы с шахты уже не уйдут, и стали считать их своими коренными, кадровыми, словно они и родились здесь, на Собачевке. И старухи забеспокоились, подыскивая им невест. А в парикмахерской, в столовой и даже в клубном буфете открыли ребятам кредит до получки. И за "столом ударника" в рудничной столовой были у них теперь свои, постоянные места. И когда в шахткоме распределяли талоны на промтовары или добавочные пайки, про них обязательно вспоминали. И ребята сами понимали теперь свои права и, не стесняясь, добивались их, особенно Виктор — его уже побаивались в конторе и связываться с ним не любили. И так же незаметно, но уверенно и прочно вошли наши ребята в постоянное, надежное рабочее ядро шахты и стали, как и дядя Прокоп, с насмешливым презрением смотреть на "протоплазму" — на летунов и сезонников, и болеть за славу "Крутой Марии", и жить ее жизнью, и теперь не вспоминали они так часто, как прежде, про Псёл и Чибиряки, и называли себя не полтавчанами, а донбассовцами, и гордились тем, что они донбассовцы, шахтеры, люди боевого фронта первой пятилетки.