Но кот продолжал урчать, ходить и тереться - он был куда терпеливее меня и, когда нужно, умел засовывать свою гордость куда подальше.
Техничка в халате обернулась, не выпуская ведра из рук, но так ничего и не увидела. Она была почти уверена, что какая-то тень скользнула по стене, но ни вслушавшись в тишину коридоров, ни всмотревшись в полумрак в промежутках между лампами, не заметила ничего необычного. Женщина пожала плечами, словно сердясь на себя саму за мнительность, и продолжила шествовать дальше к умывальнику со шваброй и ведром в руках.
Он остановился уже за дверями холодильной камеры. Здесь всегда был один и тот же синий цвет, казавшийся ему как можно более подходящим всему тому, что хранилось на полках. Упаковки с кровью: четвертая положительная, вторая отрицательная, полное разнообразие всех видов и типов, любой свежести. В отличие от людей ему не нужно было читать надписи на пакетах, чтобы различить дату или группу. Его пальцы пробежались по полиэтилену, и он подумал о том, чего бы ему хотелось сегодня. Четвертой он пресытился накануне, тем более, в том, что сегодня здесь лежало, было слишком много алкоголя, а его воротило от той дешевой бурды, которую употребляли доноры. Он чуть поворачивался, втягивая ноздрями воздух, и, наконец, остановился на первой положительной. Она была нейтральна, и, судя по всему, ее сдавали сегодня приличные люди, по крайней мере, отвращения она явно не вызывала. Андрей вскрыл первый пакет. Густая темная жидкость потекла по его горлу, насыщая, растворяясь в его организме. Кое-кто из его расы терпеть не мог холодную кровь, ему же она казалась своего рода вином, выдержанным в холодильнике при определенной температуре. Потом, такая кровь меньше пахла человеком, а ему давно уже не нравились человеческие запахи. Если бы кровь могла быть пастеризованной, он выбрал бы ее, охлажденную, пахнущую синтетикой, безликую. Он предпочитал кровь из банка не из каких-либо гуманных соображений, а только из-за разнообразия, доступности и ее нейтральности. Он больше не хотел видеть в крови ее владельца, ощущать его эмоции, страх, любовь, ненависть. Ему нравилась мертвая кровь, не хранящая никакой памяти о своем хозяине. Второй пакет оказался чуть хуже: несмотря на обезличенность, он почти с уверенностью мог сказать, что мужчине, который ее сдавал, было за пятьдесят. Старая кровь имела неприятный оттенок, и Андрей с отвращением сплюнул ее в раковину неподалеку.
В зеркало над раковиной на него смотрел высокий сильный мужчина с черными хищными глазами. Лицо сохранилось таким же молодым и красивым, как было когда-то, сохранился и шрам на ноге, через все бедро, и теперь он всегда ходил в брюках, чтобы никто не пялился на его ноги. Этот шрам, как и отметину на горле, оставшуюся от трахеотомии, он приобрел после аварии. Молодой и беспечный, он ехал на старой отцовской машине с покупками на день рождения, и даже не был виноват в том, что Мерседес вылетел ему лоб в лоб, пытаясь объехать по встречной выезжавшую со стоянки машину. Он не потерял сознания, в отличие от девушки брата, и даже попросил брата держать его ногу, пока вылезал из машины на руках через окно. А потом была операция на ноге, когда ее пересобрали заново, разводя сошедшиеся навстречу друг другу куски берцовой кости, потом костный мозг, попавший в сосуды головного, кома и врачи, которые давали ему не больше одного шанса из десяти. Так бы и было, он взял бы свой шанс из девяти, если бы не ночной гость, которого он так никогда и не видел.
У родителей остался брат-близнец, а у ночи - он. Клыки непроизвольно появлялись даже тогда, когда не были ему нужны, от одного запаха крови. Хотя ими достаточно удобно было вскрывать пакеты и высасывать кровь. Что бы сказала уборщица, если бы засекла его сегодня? Наверняка и это списала бы на то, что ей померещилось. Люди были всегда так смешны в своих тщетных попытках отгородиться от неведомого им мира. Андрей усмехнулся, и выражение лица незнакомца изменилось, оскалившись. Но он мог быть приятным, мог быть очаровывающим - он все это прекрасно знал и отполировал умение за долгие годы практики. Молодая медсестричка, на которую он наткнулся однажды в коридоре банка, замерла перед ним, широко распахнув глаза вовсе не от ужаса, а от потрясения, удивления, радости, и, в конце концов, желания. Но она пахла, как глупый теленок, который впервые увидел траву и деревья. Его почти стошнило от одного ее запаха, и он вынужден был исчезнуть из ее поля зрения, оставив ее в полной уверенности, что ей пора отдохнуть и поспать вместо того, чтобы смотреть сны наяву.
Третий пакет был совсем свежим, его сдавали сегодня, и в нем был привкус железа и яблок. Андрей усмехнулся и сделал первый глоток. Его накрыло волной невероятного блаженства, цветов, звуков, красок, голосов. Он не мог понять, что происходит, но когда волна отступила, осознал, что находится все там же, и вокруг ничего не изменилось. Рука его дрогнула, и он опустил пакет на полку, задумчиво глядя на него. Это казалось невероятным, такого не могло быть, не могла музыка и жизнь содержаться в чьей-то крови. Но запах яблок был так близко, он манил, притягивал, и Андрей вновь припал к пакету. Он различил оттенки ее теплой кожи, светлые волосы, слегка вьющиеся на концах, ласкающие едва заметный пушок на шее сзади, линии ее тела, голубые глаза. Он почти утонул в них, они казались ему реальностью, и только когда на него воззрились желтые глаза с вертикальными кошачьими зрачками, иллюзия исчезла.