-- Д-девки! Антибиотики в к-капельницу, как я вас учил, и лейте в него п-побольше жидкостей. Если не хватит, пусть п-привезут из роддома. Я не буду ждать, пока он п-проснется: если не выкупаюсь сейчас -- п-просто умру! С ним все должно б-быть в порядке. Не з-забывайте только обезболивать.
-- А вы, д-джентелмены, можете идти, -- сказал я охране. -- Он не убежит п-пока. -- Они остались...
-- Сивцовы топят баню сегодня, -- сказала одна из сестер, и я запомнил эту фамилию на всю жизнь.
Вместе с двумя сестричками я мылся в русской бане, которую прекрасные люди Сивцовы топили с утра. Когда девки разделись и их тела, удивительно белые для середины лета, засветились в темном и дымном банном пространстве, куда я заглянул, приоткрыв дверь, во мне начало просыпаться желание, хотя толком я не успел разглядеть их. Видимо, раньше меня это проделал мой пенис, потому что необычайно бурно отреагировал на мокрых барышень, которые, с удовольствием уставились на него...
Наконец, я смог спокойно разглядеть их: плотные тела с короткими ногами и массивными икрами спортсменок-бегуний, неразличимыми талиями, твердыми, как теннисные мячи, грудями, деформированными пальцами рук и ног и шероховатой гусиной кожей. Но в них была какая-то недоступная моему пониманию прелесть уродливых фигур и плоских лиц с блеклыми глазами, тонкими губами и бесформенными носами. Их сексуальность не была связана с красотой. Они не возбуждали своим видом. Скорее, наоборот, подавляли. Но их тела, лишенные постоянных сексуальных удовольствий, настойчиво звали меня к себе и в себя, и этот их молчаливый призыв -- они обе неподвижно сидели, свесив вниз руки и чуть расставив колени, так что были видны густые темные волосы на лобках -- был услышан, как глубокий басовый гул, заполнивший душное пространство баньки, от которого завибрировало мое тело и стал наливаться силой пеннис, вскоре звеневший от напряжения.
Это был странный терапевтический секс, в котором позволено все. Когда мы закончили, я чувствовал себя, словно переплыл Ла-Манш.
А оперированный зэк выздоравливал на глазах, но по-прежнему не хотел разговаривать. Через три дня его увезли. Уже лежа на носилках, он рукой попросил охрану остановиться и сказал:
-- Не хочу жить, доктор. А мастырка -- просто: жеваный табак и слюни... через иглу. -- Но я уже сам догадался об этом.
Мой авторитет в городке резко вырос, и в больничку потянулся люд. Стали поступать хирургические больные: постоянные травмы из леспромхозов, иногда очень серьезные, результаты пьяных потасовок, семейных ссор, аппендициты и ущемленные грыжи, которые раньше везли в районный центр. Я не спал уже несколько ночей подряд и с трудом справлялся... Ни визитов в библиотеку, ни выпивки, ни сестер я не мог себе теперь позволить...
-- К вам приехали, Борис Дмитрич! -- позвала сестра.
На пороге стоял вальяжный мужик в дорогом костюме и резиновых сапогах.
-- Я директор леспромхоза, -- представился он, не здороваясь. -- Там у нас баба... уже неделю рожает... Никак не родит.
-- Если рожает, г-голубчик, это не ко м-мне! -- радостно объявил я. --Тут неподалеку родильный дом. Вам сейчас п-покажут.
-- Я знаю, я был там! -- начал нервничать гость. -- У них нет акушерки... Ушла в отпуск. Придется вам ехать...
-- Я хирург. Это не п-по моей части. П-представьте, вы п-приходите лечить г-геморрой к окулисту...
-- Она умрет, -- сказал он равнодушно и отвернулся.
-- Хорошо! П-поехали!.
-- Я пришлю за вами самоходку, -- оживился он.
Мы с сестрой прождали машину до глубокой ночи. Когда под окнами раздался рев двигателя, я вышел во двор и остолбенел: перед больничными воротами стояло устройство, напоминавшее не то трактор, не то танк, с колесами и гусеницами. Когда из кабины вылез очень пьяный водитель, я перестал удивляться.
Мы ехали несколько часов, и в этом грохоте, жуткой тряске и пыли, цепляясь за поручни, чтобы не удариться, я с трудом, в жидком свете кабины, судорожно перелистывал страницы учебника по оперативному акушерству.
-- Не гони так! -- попросила водителя сестра. -- Ты убъешь и нас, и себя!
-- Это моя баба рожает!
Мы приехали на место под утро. В середине длинного деревянного барака, заставленного рядами кроватей, как у солдат, лежала женщина с огромным животом, перетянутым под кожей поперечной складкой.
-- Разрыв матки, -- догадался я, хотя ничего подобного раньше не видел.
-- Вас надо оперировать, -- сказал я. -- Без операции п-погибнете. Оперировать будем здесь, п-потому что эту чертову дорогу до роддома в к-колымаге мужа вам н-не выдержать... К-как вас зовут?
Женщина безучастно смотрела на меня и молчала.
-- Мария ее зовут, -- сказал кто-то рядом. -- Манефа она... Маня... из старообрядских...
-- Мне надо п-получить ваше согласие на операцию, Маня... Ребенок уже мертв. Его с-сердечные тоны не выслушиваются. Я только не знаю, когда это п-произошло. Если давно, он н-начал разлагаться и т-теперь отравляет ваш организм..
-- Где этот с-сукин сын, ее муж, который чуть н-не убил нас?! -- заорал я. -- Где, в конце к-концов, ее родственники?!
Барак уже давно быт набит леспромхозовским людом, шумно обсуждавшим происшествие.
-- Она согласна! -- сказал кто-то и, сразу воспрянув духом, я стал отдавать команды:
-- П-перенесите ее в угол сарая и отгородите чем нибудь. В-вскипятите ведро воды и н-несите сюда. Хорошо бы п-пару чистых п-простынь, на к-которых никто не с-спал.
-- Теперь все вон из операционной! Будем оперировать вашу к-коллегу. Может п-понадобиться кровь п-после операции. Г-готовьтесь к д-донорству. Это п-почетный долг к-каждого с-советского ч-человека...
Публика начала расходиться, а сестричка вдруг стала атаковать меня:
-- Вы не акушер! Оперировать в нестерильных условиях нельзя! А кто даст наркоз, если я буду ассистировать? Запаса инструментов на такую операцию не хватит! -- она говорила и говорила, впадая в истерику.
-- З-заткнись! Все будет х-хорошо... У меня с собой учебник оперативного акушерства с к-картинками. Если п-понадобится, кто-то п-подержит его п-перед носом, а стерильность... Рана, конечно, м-может нагноиться, но здесь в лесу это вряд ли случится, а без операции она умрет через день.. -- Я погладил ее по спине и, шлепнув по заду, подтолкнул к сумке с инструментами.
Мария никак не хотела засыпать, и я лил и лил эфир в маску -- жидкий металлический каркас, обтянутый тканью, -- свободной рукой прижимая ее к лицу молодой женщины. От избытка эфира у меня самого кружилась голова, и я чувствовал, что засыпаю... Запах эфира вдруг стал казаться необычайно приятным, и мне все больше хотелось вдыхать его. Сестричка вывела меня из сарая. Я стоял, стараясь поглубже вдохнуть запахи Северного Урала, вымывающие эфир из легких.
Вернувшись в операционную -- так я теперь называл многокоечный барак, -- я оглядел местных девок и, выбрав серьезную бабу средних лет, сказал, что она будет ассистировать. Она сразу согласилась. Я объяснил ей ее миссию. Сестра надела на бабу стерильный халат, перчатки и подтолкнула к столу.
Боясь вогнать роженицу в шок, я дополнительно обезболил ее новокаином. Вскрыв брюшную стенку, я сразу понял, что у нее цветущий перитонит. Здоровенная матка, туго охватывающая тельце ребенка -- околоплодные воды, видимо, давно отошли, -- была перепоясана поперечным разрывом, который, к счастью, не кровоточил из-за сильного сокращения маточной мускулатуры.
Я иссек края разрыва и сунул руку в горячую, червеобразно сокращающуюся мокрую матку, плотно охватившую кисть. Мне пришлось сильно расширить разрез, чтобы ввести в полость обе руки и извлечь темно-синий трупик с признаками разложения Из матки в живот вылилась кровянистая, отвратительно пахнущая жидкость.
-- На запахи мне везет! -- мелькнуло в голове, и я стал думать, отделяя плаценту, что делать с маткой: ампутировать -- значит рожать она не сможет, оставить -- риск эндометрита очень высок и, если выживет, рожать все равно не станет. Значит, матку надо убирать, решил я, но руки, помимо воли, начали накладывать первый ряд узловых швов на края разрыва... Потом я наложил второй и заперитонизировал рану матки висцеральной брюшиной и ввел в нее питуитрин. Подумав, влил в живот несколько литров подогретой воды из ведра, чтоб отмыть ткани от гноя, как отмывают машину от грязи, как недавно отмывал страшную зекову клешню... Хорошо высушил и засыпал сухие антибиотики.