В лёгкой атлетике по-прежнему не было покоя от станозолола, на нём регулярно попадались за границей. Это уникальный анаболик, он применялся как в таблетках, так и в инъекционных формах, и различить при анализе, что и когда применяли, было невозможно. Некоторые тренеры продолжали верить, что с инъекциями станозолола можно будет проскочить. В марте 2004 года в Будапеште проходил зимний чемпионат мира IAAF по лёгкой атлетике, российская сборная прошла выездной контроль в лаборатории у Семёнова, вроде все были чистые, однако Ирина Коржаненко, лучшая российская толкательница ядра, в последний момент буквально выскочила из самолёта, чтобы не лететь в Будапешт. Говорят, её успели предупредить, что в её пробе не всё чисто. Но Анастасия Капачинская, летняя чемпионка мира в Париже в беге на 200 метров, осталась в самолёте. В зимнем Будапеште она выиграла свои 200 метров, очень обрадовалась и стала бегать и скакать с российским флагом по всему манежу. После этого она сдала мочу с запредельной плотностью 1.034 и, по сути, сама себя закопала. Хромато-масс-спектрометр высокого разрешения в австрийской лаборатории в Зейберсдорфе (это неподалеку от Вены) выявил у Капачинской метаболит станозолола.
Зачем, спрашивается, надо было носиться с флагом вместо того, чтобы захромать, сесть в уголке и потихоньку слиться на полотенце, а затем сидеть на допинговом контроле и напиваться, чтобы сдать мочу с низкой плотностью, будто разбавленную? Почему её не научили базовым вещам?! Скандал был приличный, и мы с Дурмановым ездили в Вену на контрольный анализ пробы Б — там была настоящая битва, метаболит был совсем малюсенький, но в итоге директор лаборатории Гюнтер Гмайнер всё же натянул соотношения ионов, чтобы подтвердить положительный результат. Стало ясно, что у Семёнова в лаборатории допингового контроля такие микроколичества обнаружить не могли.
Вопрос у Дурманова был простой: как мы можем остановить этот допинговый беспредел или повлиять на него? Я прямо ответил, что никак, сейчас ничего изменить нельзя, до Игр осталось слишком мало времени и самым лучшим вариантом для Николая будет отстраниться. Все другие варианты были опасные или проигрышные. Если сейчас, накануне Игр, сунуться в это болото, начать что-то выяснять или менять, то его сделают крайним при первом же залёте на допинговом контроле, так что лучше всего ему пока никуда не соваться и ждать, пусть Игры пройдут и пыль осядет. И самое главное: если мы хотим работать вместе и хоть как-то контролировать допинговый беспредел, то мне нужна работающая лаборатория. А пока перед нами непроходимая чаща: сборные готовит Куличенко и пичкает допингом Португалов, на лабораторных анализах сидит Семёнов, а отбор мочи и подмена проб находятся под контролем Центра спортивной подготовки сборных команд России, где директором Николай Пархоменко, старый друг Семёнова. Все сборщики проб, или, в терминах ВАДА, офицеры допингового контроля, были у него на ставках и под полным контролем. Извне с этими деятелями ничего поделать нельзя, они самодостаточны. Олимпийский комитет России для них никто и ничто, он всегда был на отшибе, в Лужниках, и всякий раз впадал в спячку до следующих Игр.
Три ключевые организации находились под ведомственным контролем Росспорта: два федеральных государственных бюджетных учреждения (ФГБУ) — Центр спортивной подготовки (Н. Н. Пархоменко) и ВНИИФК (С. Н. Португалов) — и федеральное государственное унитарное предприятие (ФГУП) «Антидопинговый центр» (В. А. Семёнов). Если Росспорт, возглавляемый Вячеславом Фетисовым, планирует изменить ситуацию, то я могу помочь, однако для этого антидопинговая лаборатория должна быть под моим контролем.