Она успокоилась — и родила второго ребёнка.
Тридцатого января открылась Олимпийская деревня, и оттуда тоненькой струйкой потекли пробы. В начале Игр всегда происходит отставание от плана отбора проб — то кто-то не приехал или поселился в другом месте, то фамилию записали не так. Ужасным ударом оказалось официальное письмо из МОК за подписью доктора Ричарда Баджетта, сообщавшее, что процедура определения гормона роста в крови остановлена, она требует доработки, поэтому на Играх в Сочи анализ крови на гормон роста отменяется — мы просто принимаем пробы крови, морозим, а затем отправляем их в Лозанну. Эту бестолковую методику наголову разбили эстонские учёные, защищавшие своего лыжника Андруса Веерпалу, двукратного олимпийского чемпиона, в ходе судебного разбирательства в спортивном арбитраже. Случись это в другое время, я бы только повеселился, однако по планам МОК на Играх в Сочи мы должны были сделать сотни проб на гормон роста. Были закуплены дорогостоящие реагенты и материалы с ограниченными сроками хранения, за анализы полагалась оплата, мы подписали договор с Оргкомитетом „Сочи 2014“ — а теперь нас ждёт финансовая катастрофа, мы остались без планируемой выручки и со скоропортящимися реагентами на руках.
Приехала профессор Кристиан Айотт, мы обсудили с ней бесконечные проблемы с определением гормона роста. Существовала вторая методика, совершенно умопомрачительная и применявшаяся только в Лондоне в 2012 году, — но от неё мне удалось отбиться перед Сочи. ВАДА знало, что первая методика — немецкая, основанная на определении изоформ и только что разгромленная эстонцами, — видела только вчерашние инъекции, зато вторая, лондонская, основанная на маркерах, могла подтвердить продолжительный курс гормона роста, вот только эти маркеры проявлялись после месячного курса инъекций. Однако ни та, ни другая методика не определяли гормон роста, если завершить разумный инъекционный курс за несколько дней до анализа. Ситуация комическая — как если бы у вас были очки „для близи“, для чтения мелкого текста, и очки „для дали“, чтобы водить автомобиль в темноте, но в повседневной жизни, дома, на улице или в магазине, вы не замечали бы вокруг себя самых обычных вещей.
Приехала Ирина Родионова, она нервно ожидала какой-то сложной ночи, когда предстоит замена множества проб. Но я жил сегодняшним днём, меня беспокоили два неотложных дела. Во-первых, где взять японский денситометр Asahi — точно такой же, как на станциях допингового контроля, — чтобы наши результаты измерения плотности мочи не расходились с измерениями во время сдачи проб на этих станциях. Во-вторых, я хотел убедиться, что вся чистая моча, завезённая в командный центр ФСБ из Москвы, была разложена по морозильникам по порядку, так чтобы можно было быстро отыскать пакет с пробами чистой мочи любого списочного спортсмена. Мне надо было убедиться, что в каждый пакет вложена опись и что банки не протекли, надписи на них не стёрлись и не смылись. Это должны были сделать Блохин и Родионова, но Ирина не смогла получить пропуск на охраняемую территорию.
И вот 31 января мои телефоны стали потрескивать, посыпались эсэмэски: наша биатлонная сборная сдаёт пробы предсоревновательного контроля, и всё из-за этих допингисток, Юрьевой и Старых! И ещё проба Логинова в Кёльне в резерве… МОК только и ждал, чтобы наброситься на наших биатлонистов. А у меня денситометра нет — тут я пожаловался Юрию Нагорных, что мы не готовы, и денситометр мне привезли. Однако Нагорных встревожился, он подумал, что, может быть, есть другие проблемы, о которых я не сказал по телефону, — и вечером приехал ко мне в гостиницу „Азимут“ поговорить. Никаких разговоров по телефону мы не вели, только с глазу на глаз. Я доложил ему о нашей готовности, но снова пожаловался, что нет уверенности в готовности командного центра ФСБ, это может оказаться проблемной стадией и замедлить ночную замену проб. Женя Блохин всю неделю кормил меня обещаниями, что завтра меня туда проведёт и покажет, как хранится чистая моча, но обещанное завтра не наступало.