В меру сил я тоже участвовал в исследованиях, постоянно что-то принимал и собирал свою мочу; пластиковые контейнеры всегда были у меня в сумке, в машине и стояли в туалете на самом видном месте. Если я ночью вдруг вскакивал по нужде, то посуда всегда была наготове: нет ничего более обидного, чем в полусонном состоянии слить бесценные метаболиты вместе с мочой в унитаз. Как раз тогда я принимал новый препарат, мы его с нетерпением и давно ждали — ибутаморен, он же MK-677. Это соединение работало как короткоцепочечный пептид, стимулятор выработки гормона роста, но не относилось к пептидам. То есть ибутаморен не надо было вводить подкожно и мучиться три раза в день со шприцами, иглами и ампулами. Он выпускался в таблетках и вроде бы работал при пероральном приёме.
Наступило 18 марта 2015 года, и мы с русадовцами Никитой Камаевым и Игорем Загорским отметили мой десятилетний срок на посту директора ФГУП „Антидопинговый центр“. Десять лет назад Вячеслав Фетисов подписал приказ о моём назначении. А ещё в октябре, 30-го числа, близился тридцатилетний юбилей начала моей работы в лаборатории антидопингового контроля ВНИИФК. В тот осенний день поздним вечером я бегал в старое здание ВНИИФК и успел подписать заявление о приёме на работу у директора института Сергея Михайловича Вайцеховского. Теперь в его офисе сидит заместитель министра спорта Юрий Дмитриевич Нагорных.
Как повелел доктор Рабин, мы с Тимофеем Соболевским прилетели в Лозанну 23 марта. Погода была сырая и ветреная, то шёл снег, то светило солнце; снег таял и стекал вниз, к озеру, — в Лозанне нет ни одного ровного места. Мы встретились с Оливье Рабином в нашей постоянной гостинице „Альфа Палмиерс“, и он сказал, чтобы я был готов к важной встрече: всё это очень секретно, никто нас не должен видеть. Вот ещё чудеса…
Время шло, Тимофея допрашивали Тьерри Богосян и Осквель Барросо, возились с ним часа три или даже больше. Я было подумал, что про меня забыли, но через два дня, накануне отъезда, мне позвонил Рабин и сказал, что сейчас зайдёт за мной: будь готов. Всегда готов — и вот мы переулками и задворками, как террористы, подошли сзади к отелю „Лозанна Палас“, где жили члены МОК и — когда-то, в прошлом веке — даже мы с Семёновым!
В полутьме спустились в подвал, где находились приватные помещения различного назначения; Рабин там ориентировался и нашёл наш зал. В большом кресле, в тусклом свете, склонив голову набок, словно булгаковский Воланд, сидел Ричард Паунд. Его слегка перекосило при моём появлении — и он произнёс вступительное слово ни о чём. Затем Оливье Рабин три часа меня допрашивал, упорно идя по списку вопросов в своём органайзере. Было видно, что он хорошо подготовился, но его постоянно тревожил один и тот же вопрос, к которому он возвращался несколько раз: как так получалось, что в Москве грязные пробы оказывались чистыми? Я раз за разом отвечал, что не знаю и даже не представляю, как такое может быть. При моих ответах Рабин смотрел на реакцию Паунда, но тот давно уже спал. Было видно, что Паунд действительно солидный и опытный деятель международного спортивного движения — он крепко спал, но при этом ни разу не клюнул носом и не захрапел!
Будто продолжал участвовать в работе.
15.4 Повышение Натальи Желановой. — Проблемы с ипаморелином. — Подольские боксёры
Первого апреля мне позвонил Авак Абалян и как бы в шутку сообщил, что Виталий Мутко назначил Наталью Желанову советником министра по вопросам допингового контроля. Это что, правда или розыгрыш в День дураков? Хотя 1 апреля 1971 года во ВНИИФКе была создана лаборатория антидопингового контроля, именно в тот день директор подписал приказ, но где теперь эта бумажка? Виталий Семёнов хранил её в стопке у себя на столе, этих стопок у него было штук пять, он не перебирал их годами, и с солнечной стороны листы по краям были выгоревшими…