Прежней доверительной теплоты между ними не осталось.
Уралец очень переживал и объяснял мне, когда мы с ним выходили на улицу за угол, чтобы покурить Dunhill из красной квадратной пачки, что Громыко использовал его для реализации своих планов по смещению Семёнова, и что он, Уралец, ничего поделать с этим не мог, наоборот, он всегда поддерживал и защищал Семёнова.
Семёнов изменил порядок ведения лабораторной документации. В журналы, лежавшие рядом с прибором, мы вносили только номера проб, доставленных по планам Госкомспорта, — это была официальная версия нашей деятельности. Все остальные анализы, особенно там, где у нас были положительные пробы, в лёгкой и тяжёлой атлетике, иногда плавании и велоспорте, записывались в другой журнал, который убирался под ключ. Этот журнал мы называли Красной книгой, он хранил результаты анализов неприкасаемых членов сборных команд СССР подобно тому, как в Красную книгу природы заносились исчезающие виды редких животных, требующих защиты от истребления. Иногда бывало, что Семёнов на день куда-то пропадал; нам привозили пробы — и мы гадали, в какой журнал их следует вносить. В итоге если мы анализировали тяжёлую или лёгкую атлетику, привезенную госкомспортовскими отборщиками, то в открытый, настольный журнал писались номера всех проб и везде ставился «минус», то есть официально пробы были чистыми, отрицательными. А в Красную книгу записывали те же номера проб, но против каждого стоял истинный результат анализа — если плюсик, то проба была положительная, если ± — следовые количества, хвосты и мазня.
Для меня самым важным итогом кёльнской нервотрёпки с тестостероном стало отсутствие положительных проб на станозолол, что придало мне уверенности и оптимизма в работе. Я видел метаболиты станозолола у советских штангистов, но тогда в Кёльне ничего, кроме тестостерона, не нашли. Я очень боялся, что в последнюю неделю штангисты будут сгонять вес, чтобы попасть в свою весовую категорию: они мало пьют, едят лимоны и часами сидят в бане; их моча становится концентрированной, и хвосты могут снова вылезти. Если бы в Кёльне заметили хвост, то они бы взяли на подтверждающий анализ тройное количество мочи, сконцентрировали пробу и вытянули бы положительный результат — получили бы хроматограмму с пиками станозолола, чёткими и остренькими, а не перекошенными или замазанными. Но всё обошлось, то есть наша методика работала не хуже кёльнской, а может быть, даже и лучше.
5.8 Мировые рекорды Седых. — Эффект Седых
Станозолол всегда был проблемным препаратом. Внутримышечные инъекции стали опасными, сроки определения превышали два месяца, но какой-то умник придумал вводить его внутривенно, через капельницу, разводя содержимое ампулы в растворе аминокислот для инфузий. Не знаю, насколько это было эффективно, но бóльшая часть препарата выводилась буквально в первые часы, при этом Виталий Семёнов, фармацевт по образованию, считал такие внутривенные инъекции опасными и с кем-то ругался, отказываясь контролировать выведение станозолола и давать информацию по срокам. Но как-то раз к нему приехал Григорий Воробьёв, после чего Семёнов дал мне несколько проб мочи, где концентрация метаболитов станозолола оказалась невероятной: умножитель масс-спектрометра, настроенный на определение следовых количеств, буквально захлебнулся, компьютер жалобно запищал — и обнулил напряжение на умножителе. Более того, вся хроматографическая система оказалась настолько загрязнена, что мы её потом прогревали, отжаривали и продували весь день.
Оказалось, это были пробы двукратного олимпийского чемпиона Юрия Седых. С тех пор, когда нам попадалась проба с запредельно высокой концентрацией анаболиков, из-за чего последующий анализ чистой пробы становился замазанным и пробу приходилось перекалывать заново после прожарки инжектора и продувки хроматографа, мы называли это явление «эффект Седых». Или просто — седых.
Летом 1986 года на матче СССР — ГДР в Таллинне Юрий Седых установил мировой рекорд в метании молота: 86 метров 66 сантиметров — об этом сообщили по радио и телевидению. Поэтому, когда на анализ привезли пробу с пометкой «мировой рекорд», стало ясно, чья это проба, и я взял две аликвоты: одну объёмом 1 мл, куда добавил 9 мл дистиллированной воды, чтобы получить 10-кратное разбавление, и вторую — обычную порцию, неразбавленные 10 мл. Когда пробы были готовы и первая, разбавленная, пошла на анализ, то мой хромасс стал жалобно пищать, выводя на принтере ужасные пики метаболитов станозолола в огромных концентрациях. Масс-спектрометр подаёт сигналы о неполадках, «пищит», перед тем как отключить электронный умножитель, хотя отключает не всегда, иногда просто предупреждает. Вторую пробу, неразбавленную, я колоть не стал, боясь сжечь филамент (катод) и убить умножитель (филамент ещё ладно, но электронный умножитель стоил дорого, 1500 долларов, его целый месяц не выпросишь у Семёнова на замену).