Это чёрная страница в истории допингового контроля, но за неё никто никогда не покается и не признает вину перед невинно обвинёнными и пострадавшими спортсменами.
Лаборатория допингового контроля. 1989–1994
6.1 Начало советско-американского сотрудничества. — Приезд гостей
Следующий, 1989 год оказался спокойным, после работы в подпольных лабораториях Калгари и Сеула мы с Уральцем сидели в лаборатории как бы на карантине — и спокойно делали серийные анализы. В Кёльн, на конференцию к Донике, нас не пустили, опасаясь его расспросов или расследования. Мне утвердили тему кандидатской диссертации, и я увлечённо занимался исследованиями кортикостероидов. Никто меня не тревожил, я сам планировал свой рабочий день, и зимой, в рабочее время и при свете дня, кругами бегал в Лефортовском парке. В мае мы с Вероникой и сыном переехали в Крылатское, в маленькую двухкомнатную квартиру на первом этаже — её добилась моя мама, которая десять лет стояла в очереди в Кремлёвской больнице и очень боялась, что её, пенсионерку в возрасте 62 лет, могут оставить без улучшения жилищных условий. В старой квартире были прописаны моя мама, сестра и мы с Вероникой и ребёнком, а когда сестра Марина вышла замуж за иногороднего спортсмена, то прописали и его. Но всё удачно разрешилось, и теперь у нас были свои кухня, туалет и ванная, и вообще всё свое.
В начале лета к нам приехали специалисты из Лос-Анджелесской лаборатории, доктор Каролина Хаттон и Филип Страус, или просто Фил. Американцы привезли с собой много чего хорошего: колонки, стандарты, смеси для калибровки. Мы постоянно разговаривали по-английски, я старался копировать калифорнийский акцент Фила. Каролина говорила очень чисто, её родным языком был французский, она родилась и училась в Париже, потом приехала в США работать над диссертацией, вышла там замуж и осталась. Американские специалисты были довольны нашим сотрудничеством, и работать с ними оказалось интересно.
Они жили в гостинице «Спорт» на Ленинском проспекте, где на завтрак и на ужин им подавали огромные салаты из свежих огурцов со сметаной. Других салатов не было. Фил думал, что в Москве будет холодно, однако начало июня оказалось очень жарким; из Лос-Анджелеса ему послали короткие штаны и футболки, но мы получили их уже после его отъезда. Я с интересом наблюдал за Филом, он был первым в моей жизни американцем в такой непосредственной близости. Москва ему понравилась, наша лаборатория тоже, но его поразили три вещи: счёты с костяшками в магазинах, он такого никогда не видел, копировальная бумага в печатных машинках (в США давно применялись ксероксы) и небритые ноги московских женщин. Тут уж без комментариев.
Я постепенно разбегался, нет ничего лучше и полезнее, чем бегать в рабочее время, пока автосамплер одну за другой колет пробы в хромасс. Я накручивал отрезки в шиповках на стадионе «Энергия» и чувствовал, что набираю форму; организм охотно отвечал на нагрузки. И, к своему удивлению, в июле на стадионе «Динамо» я пробежал 1500 метров за 3:51.4, а через день — 5000 метров за 14:22.7, мне показалось даже, будто вернулась молодость! Может быть, у меня действительно есть некий талант, плюс большой опыт и умение планировать нагрузки и тренировки. Причём я был чистый, ничего не применял, лишь зимой пил витаминки. Но всё было не так просто. Станозолол, лучший анаболик столетия, навеки остался внутри меня, влияя на ощущения и формируя структуру мышц, будто я продолжал его применять. В сущности, я стремился заново обрести те ощущения и ту уверенность, которые возникали во время тренировок на стероидной программе. И хотя я ничего не принимал, однако то ли понимал, то ли просто верил, что я всё делаю правильно, и следовал тому внутреннему ощущению прогресса, которое сформировалось и прочувствовалось ранее, в то время, когда я тренировался на станозололе. Это сохранилось на подсознательном уровне — и работало! Энтропия — великая вещь, и те считанные миллиарды молекул, остатки, рассыпанные в разных уголках моего тела, охотно отвечали на нагрузку и, казалось, запускали цепную реакцию своего воспроизведения. И я снова бежал как заведённый, удивляясь темпу бега, — именно так работала StrombaJet, будто реактивная тяга…