Тем временем было принято решение, что Виктор Уралец полетит в августе на целый месяц в Лос-Анджелес. Однако Виталий Семёнов неожиданно передумал и объявил, что Уралец всё лето будет находиться на работе, а первым в США к Кетлину поеду я; это было настолько неожиданно и необъяснимо, что мне стало очень тяжело и очень неудобно перед Уральцем. Он так ждал этой поездки и был невероятно удручён внезапной переменой. Мы оба расстроились; на работе всё валилось из рук, и я уже не чаял, когда окажусь в Америке, но не было билетов, я всю неделю ждал хоть какую-нибудь возможность улететь, пока не выпал рейс до Нью-Йорка. Очевидно, что как Василий Громыко последовательно прессовал Виталия Семёнова, делая ставку на Виктора Уральца, так и Семёнов решил тормознуть Уральца, послав в Лос-Анджелес первым именно меня. После этого Ирма Абрамовна, жена Виктора Павловича, целый год со мной не разговаривала.
6.2 Месяц у Дона Кетлина в олимпийской лаборатории в Лос-Анджелесе
В августе — сентябре 1989 года я провел четыре замечательные недели в Лос-Анджелесе, в олимпийской лаборатории Университета Калифорнии. С какой скоростью и непредсказуемостью всё менялось в моей жизни, ведь год назад об этом нельзя было даже мечтать. Лаборатория располагалась на десятом этаже, поток проб у Кетлина был очень большой, но там стояли такие же, как у нас, масс-селективные детекторы и определяли те же самые анаболические стероиды и их метаболиты. Пробоподготовка отличалась использованием большого количества одноразовых материалов, и каждый раз в конце рабочего дня большой мусорный контейнер возле моего стола заполнялся полностью; первые дни стеклянные пробирки и виалки, пипетки, перчатки и пластиковые наконечники я выбрасывал со вздохом сожаления, но постепенно привык. Лаборантскую работу я всегда любил, делал её быстро и качественно. Дон Кетлин, директор, за мной наблюдал и даже хвалил, используя всякие словечки вроде bonus или incentives; в советское время мы этих слов не знали, но в дальнейшем, когда я стал коммерческим представителем фирмы Hewlett-Packard, они оказались уместными и очень пригодились.
В выходные дни меня куда-нибудь забирали в гости, казалось, что в Калифорнии идут сплошные праздники; все были так рады меня видеть, будто я прилетел с другой планеты или спасся после кораблекрушения. При этом кормили без остановки, словно я до этого голодал всю жизнь: я действительно мог съесть очень много, подтверждая, наверное, такое предположение. То время было невероятное и незабываемое, это был пик перестроечной эйфории, казалось, что противостояние двух систем навсегда ушло в прошлое и впереди нас ждёт невероятный прогресс, свобода и счастье. Я продолжал тренировки, рядом с лабораторией был прекрасный стадион и запасные поля, и я там бегал кругами после работы.
В августе в Санта-Монике проводился полумарафон, собралась огромная толпа бегунов; когда дали старт, все понеслись, как в эстафете по Садовому кольцу, эта смелость американских любителей всегда меня поражала. Но через несколько километров всё стихло, толпа рассеялась; двое первых убежали, но остальных, кто не отстал и не сошёл, я придушил на последних километрах, когда дорога от океана пошла немного в гору. Третье место — ура! — мне вручили приз, и на следующий день в газете появилась моя фотография, а внизу стояли имя и результат — 1 час 10 минут 17 секунд. В кетлинской лаборатории никто такого не ожидал, все сразу побежали покупать газету на память.
Организация работы в Лос-Анджелесе отличалась от нашей наличием вертикали власти, то есть строгой иерархией и чётким распределением обязанностей. В Москве было по-другому: ведущий специалист Виктор Уралец сам готовил пробы и делал анализы на хромассе. Он только банки с мочой не регистрировал и не вскрывал — и лабораторную посуду за собой не мыл. Я делал всё из перечисленного плюс чистил источник ионов в масс-спектрометре и менял колонку в хроматографе; всё, что касалось ухода за приборами, я брал на себя, никому не доверял. И ещё перегонял (чистил) органические растворители, перегонку эфира Семёнов поручал только мне: процедура взрыво- и огнеопасная, её надо проводить осторожно и внимательно.
В лаборатории Лос-Анджелеса было иначе. Пробы принимали, перекодировали и аликвотировали (разливали по пробиркам небольшими порциями) на втором этаже; в самой лаборатории на десятом этаже пробы к анализу готовили студенты или технический персонал, работавший на полставки, и вся использованная посуда выбрасывалась. Старший персонал ставил на прибор приготовленные пробы, маленькие виалки объёмом 2 мл, запускал анализ и просматривал распечатки результатов. Филип Страус, например, редактировал компьютерные программы и настраивал приборы, но в структурных формулах метаболитов анаболических стероидов не разбирался и говорил, что это не его работа. К чужой моче он никогда не прикасался. Хромассы по установленному графику обслуживал приходящий инженер. Обязанности каждого сотрудника были чётко определены, всё было прописано — что и кто делает. Это была образцовая лабораторная практика — GLP, Good Laboratory Practice; фирма Hewlett-Packard называла это индустриальным стандартом в химическом анализе. Поэтому у Кетлина никто не выходил за границы своих обязанностей и не совал нос в чужие дела. Если кто-то опаздывал, то все дружно стучали и писали на него докладную, но никто не обижался, это было само собой разумеющимся и не переносилось на личные отношения.