В Лос-Анджелесе каждой серии проб предшествовали анализы контрольной пробы, «кьюсишки» (QC — Quality Control), и чистой, так называемой бланковой, пробы (Blank urine). Это позволяло ежедневно контролировать состояние прибора и работу технического персонала. У нас в Москве всё было по-другому, даже наоборот: считалось, что такой специалист, как Виктор Уралец, сам является гарантом высокого уровня работы и нет нужды каждый день что-то там контролировать и проверять, тратить время, реактивы и нагружать прибор дополнительными анализами. Учитывая, что в Москве в лаборатории работали четыре хромато-масс-спектрометра, выходило бы восемь дополнительных проб в день, а это и подготовка пробы к анализу, и сам анализ на приборе! Пусть пробы привозили не каждый день и не все приборы были загружены, но всё равно за год набегала бы тысяча дополнительных анализов! Мы тогда в год делали около четырех тысяч проб официально и ещё сотни проб неофициально, «под столом». Так что Семёнов сразу осудил внезапно возникшие расходы ради какой-то ещё там «американской образцовой практики», злился и хмурился, более того, перестройка стала ощущаться, началась экономия, тех количеств реактивов и расходуемых материалов, какие для нас закупались раньше, уже не планировали. Валютные потоки обмелели, наступило время учёта и бережливости. Поэтому пробы контроля качества мы делали только тогда, когда меняли колонку, электронный умножитель или чистили источник ионов, чтобы удостовериться, что техническое обслуживание улучшило работу прибора.
6.3 Угроза потери аккредитации
В 1989 году мы чуть не потеряли аккредитацию! Каждый год мы анализировали аккредитационные (контрольные) пробы, присылаемые из Кёльна, их бывало 8–10 баночек. Если лаборатория не могла определить какое-то допинговое соединение, то есть пропускала положительную пробу, то у неё начинались проблемы. Если ошибка была серьёзной, то лаборатория переходила в так называемую вторую фазу, с правом анализировать только пробы с национальных соревнований, причём все положительные пробы должны были пересылаться в другую аккредитованную лабораторию для окончательного подтверждения. Сразу вернуть полную аккредитацию было сложно, переход из второй фазы в первую позволял работать в статусе аккредитованной лаборатории лишь на национальном уровне, внутри страны, но пробы с международных соревнований направляли за рубеж в другие лаборатории.
Проблем с прохождением аккредитации у нас почти никогда не возникало, и в тот год вроде бы всё шло нормально, мы нашли все соединения, включая станозолол — Донике впервые его разослал по лабораториям, учитывая скандал с Беном Джонсоном, случившийся в Сеуле. Но мы ошиблись в количественном определении тестостерона и кофеина! Т/Е, отношение тестостерона к эпитестостерону, у нас получилось 6.7, выше шестёрки, то есть выходило, что проба положительная. Кофеин я намерил 11.4 мкг/мл (микрограмм на миллилитр), тогда как пороговое значение для положительной пробы было 12 мкг/мл, и получилось, что проба отрицательная. На самом деле в первой пробе отношение T/E было 5.5, ниже шестёрки, это была отрицательная проба, а во второй пробе концентрация кофеина была 12.8 мкг/мл, выше 12, — проба положительная. Таким образом, при анализе аккредитационных проб мы допустили две ошибки: дали одну ложноположительную пробу, что очень плохо, а другую, кофеин, ложноотрицательную, это не такой уж страшный грех. И в Госкомспорт пришло официальное письмо на бланке Международного олимпийского комитета за подписью принца Александра де Мерода, сообщавшее, что нас переводят во вторую фазу! Нам разрешается проводить анализ проб с национальных соревнований, однако все положительные пробы должны направляться на подтверждающий анализ в кёльнскую лабораторию.