Попались два наших тяжелоатлета, однако за одним из них стоял богатый спортклуб, готовый дать взятку в 30 тысяч марок или долларов, уже не помню точно, если его проба Б не подтвердится, то есть окажется чистой. Ни Семёнов, ни Пархоменко по-английски не говорили и попросили меня переговорить с сотрудниками лаборатории, предложить им деньги, но я отказался — это абсолютно невозможно, всех ребят в Кёльне я знаю давно, и никто на это не пойдёт. Пархоменко не верил и искренне удивлялся, что за такие деньги нельзя решить такой простой вопрос. Повторный анализ подтвердил положительные результаты в обеих пробах.
В последний день доктор Ханс Гайер повёз нас в Дюрен, небольшой городок, где жил и был похоронен профессор Донике. Он завещал похоронить его на маленьком кладбище рядом со своим сыном, погибшим в подростковом возрасте. Заплаканная, вся в слезах, нас встретила Тереза Донике, вдова, мы с ней поговорили и зашли в кабинет профессора. Она повторяла, что ничего здесь не трогала и не меняла, всё осталось на своих местах, как будто её Манфред вот-вот вернётся. Я даже в ванную комнату зашёл с самой простой целью — посмотреть, каким одеколоном пользовался профессор Донике. Это был Paco Rabanne XS, плоский флакон с откидывающейся металлической крышкой. Я трепетно взял холодноватый флакон, ведь его держал в своих руках Донике, когда был ещё жив! Флакон был почти полный, я откинул крышку и пару раз пшикнулся. Фрау Донике следила за мной со слезами на глазах и попросила, чтобы я забрал его себе, но я не взял, пообещав, что завтра куплю себе такой же в дьюти-фри на вылете в аэропорту. И купил.
Доктор Ханс Гайер повёз нас обратно в Кёльн; всю дорогу я думал о Донике, о том, какой это был невероятный человек: все, кто попадал в его окружение, это ощущали, я был рад каждой встрече с ним, меня буквально тянуло к нему, с ним всегда было интересно. Жаль, что я не учил немецкий язык. Донике умер внезапно, он не написал воспоминаний, даже развёрнутого интервью не оставил. Понятно, что ничего хорошего или оптимистического он бы не сказал, да и принц де Мерод не любил, если кто-то начинал распространяться о проблемах допингового контроля. Но невозможно представить, сколько всего интересного мог бы написать Донике, варившийся внутри антидопинговой кухни двадцать с лишним лет. А до этого он был профессиональным велосипедистом, гонялся на «Тур де Франс» и, как и все, применял амфетамин, время было такое. Его красный гоночный велосипед постоянно стоял в коридоре в лаборатории, мы на него натыкались, и только на время ежегодных симпозиумов велосипед убирали…
Вот и всё, мы вернулись в Кёльн. Ханс дал мне большую сумку с детскими вещами, у них с Карлой, его женой, были две дочери немного постарше моей.
7.3 Совещание в Риме. — Скандал с бромантаном
В феврале следующего, 1996 года фирма Hewlett-Packard организовала для российских дилеров и консультантов обучение в небольшом городке Вилмингтон, что в двух часах езды от Филадельфии. Я возил их на большом автомобиле «Линкольн таункар», расплачивался за гостиницу и обеды корпоративной карточкой American Express, однако за две недели устал с ними до предела — и, как только отправил их домой, полетел отдохнуть на неделю в Сан-Диего, в гости к Виктору Павловичу Уральцу. Он приобрел дом, его дети учились в университете, и всё у него было хорошо.
Иногда я приезжал в лабораторию к Виталию Семёнову, для нашей фирмы он был важным клиентом и заслуженным покупателем хромассов Hewlett-Packard. В начале мая он спросил, не смогу ли я с ним съездить на два дня в Рим, на совещание директоров антидопинговых лабораторий. Виталию пришло личное приглашение от принца де Мерода; помимо совещания планировалось что-то торжественное, связанное со столетним юбилеем Олимпийского комитета Италии. Я согласился, в Италии я ещё не был — и мы полетели в Рим.
О Боже, нас поселили вдвоём в какой-то древней общаге, в такой маленькой комнатушке, что между кроватями можно было пройти только боком; даже в советские времена на сборах или соревнованиях я ни разу не попадал в такую конуру. Две ночи стали для меня настоящей мукой: Виталий на своей кровати, на расстоянии вытянутой руки, сопел, скрипел зубами и ворочался. Я подумал, что нас специально так дискриминировали, но оказалось, что рядом точь-в-точь в такой же комнатушке живет Костас Георгакопоулос, директор афинской лаборатории; правда, он заселился с супругой.