В Риме оба дня были заняты встречами и совещаниями. Нам показали комплекс солидных зданий и спортивных сооружений, возведённых ещё при Муссолини; оказывается, Рим и Токио должны были принимать Олимпийские игры вслед за Берлином в 1940 и 1944 годах, всё было готово, но Игры не состоялись из-за Второй мировой войны. Наконец нас привезли на торжественный обед, где было много народа, но принц Александр де Мерод показал всем, что Семёнова он ценит и отличает, и посадил его рядом с собой. А я сел рядом с Семёновым. Когда выносили на подносе очередное блюдо, то принц изысканным жестом показывал официанту, что первый кусочек выбирает именно Семёнов, но я успевал взять следующим, пока поднос не унесли. Нам постоянно наливали прекрасные вина каких-то особенно удачных годов урожая, но я не пил, так как должен был переводить. Вообще, принц де Мерод был невероятным человеком, он следил за всеми вокруг и не заводил разговор с Семёновым, пока я сидел с набитым ртом, и, только когда я мог говорить, он — с одобрительной ухмылкой — обращался к Виталию. Видя, что я ничего не пил, но налегал на рыбу, он показал мне в конце обеда, какой бокал вина я обязательно должен выпить.
Это был рислинг урожая 1967 года. Или 1976-го…
В Риме Виталия волновал лишь один вопрос, именно его решение было целью нашей поездки для встречи с принцем — может ли Виталий вернуться в состав медицинской комиссии МОК. Но принца это не волновало, он был членом МОК высокого полёта, так что вопрос семёновского членства находился в компетенции нового председателя антидопинговой подкомиссии, профессора Джорди Сегуры, директора барселонской лаборатории. Сегура знал, что Семёнова из комиссии исключил покойный Манфред Донике, и прекрасно знал, за что именно, поэтому не ответил ни да ни нет, но стало понятно, что Семёнову обратно не вернуться.
Фирма Hewlett-Packard готовила новую версию масс-селективного детектора модели HP 5973N, и в конце мая у нас был внутренний тренинг по масс-спектрометрии в Париже. Мы решили создать небольшую группу по допинговому контролю. Как раз в Париже через месяц должен был начаться Кубок мира ФИФА по футболу, повсюду висела реклама фирмы Hewlett-Packard, на стадионах и в пресс-центрах работали наши компьютеры и принтеры, и в парижской лаборатории стояли новые масс-селективные детекторы. Мы обсудили, как улучшить чувствительность и надёжность нового хромасса для определения ряда проблемных метаболитов анаболических стероидов, и мой проект был принят. Договорились, что я быстро напишу план работы и подготовлю необходимый набор стандартов и образцов и если всё получится как надо, то в будущем году мы доложим свои результаты в Кёльне.
И снова две недели работы в милом маленьком городке Вальдбронн, снова анализы, анаболические стероиды и новые приборы — я невероятно соскучился по лабораторной обстановке, по химическим запахам и шуму работающих приборов. Пробы анализировали круглосуточно, мы испытывали чувствительность при разных температурах источника ионов и квадрупольного анализатора. В гостинице я ставил будильник на самое жестокое время, на три часа утра, чтобы посмотреть прямую трансляцию Олимпийских игр из Атланты, особенно финалы по лёгкой атлетике. Тогда в Атланте вспыхнул скандал с бромантаном, его нашли в пробах российских спортсменов — и бромантан немедленно объявили допингом. Нескольких спортсменов дисквалифицировали, но российская делегация сразу подала протест в арбитражный суд, который на время проведения Олимпийских игр переезжает из Лозанны туда, где проходят Игры, чтобы быстро решать все тяжбы. Суд снял дисквалификацию российских спортсменов, но неприятный осадок остался.
Интересно, что в Атланте руководители российской делегации решили, что в скандале виноват врач сборной команды по лёгкой атлетике Григорий Петрович Воробьёв — будто именно он «сдал» бромантан, то есть передал таблетки бромантана иностранцам, открыл нашу тайну и всех нас предал. Воробьёву это стоило карьеры; как всегда, нашли «стрелочника» и примерно наказали. После этого бизнес-нишу главного допингового врача сборной по лёгкой атлетике занял Сергей Николаевич Португалов и оставался на этой должности следующие двадцать лет.
На самом деле бромантан «сдал» я. Точнее сказать, я забил последний гвоздь в крышку гроба этой уникальной дряни, от которой столько лет страдали приборы и специалисты из антидопинговых лабораторий всего мира. За несколько месяцев до Олимпийских игр в Атланте мне позвонила Кристиан Айотт, директор монреальской лаборатории, и попросила прислать материалы по бромантану, спектры и хроматограммы — они с лабораторных времён хранились в моих бумагах. Кристиан тогда раздобыла таблетки российского производства и занялась ими, но не была уверена, действительно ли это «русский бромантан», а не его изомер или производное. Она лично принимала таблетки и жаловалась, что много месяцев не могла от него избавиться, он действительно «хвостит» в моче очень долго. Я по факсу переслал ей наши данные и забыл об этом.