Хорошо было написано. Перед ВАДА стояли серьёзные задачи. Ни гормон роста, ни эритропоэтин тогда не определялись, их производство росло, полагали, что треть или даже половина всей выпускаемой продукции используется спортсменами. Переливание крови тоже ещё не определялось. Каждая международная федерация имела собственные антидопинговые правила. В лёгкой атлетике (IAAF) за анаболические стероиды давали четыре года дисквалификации, а в велоспорте (UCI) — три месяца. В 1998 году Педро Дельгадо, победитель величайшей велогонки «Тур де Франс», попался на пробенециде. Этот препарат был запрещён МОК, но не входил в запрещённый список UCI, его то ли пропустили, то ли забыли внести, так что Педро как ехал себе, так и доехал до победного финиша на Елисейских Полях.
И таких чудес в те годы хватало. Помню, наши легкоатлеты вернулись в неизбывной тоске с коммерческих соревнований из бывшей соцстраны, вроде из Венгрии — но не уверен; там их всех на второй день взяли на допинговый контроль, хотя предварительно обещали, что контроля не будет. Все поголовно были на анаболиках, кто во что горазд, от метана до оксаны, и по приезде домой готовы были проститься с прошлой жизнью и идти работать по специальности. Но вот прошёл месяц, прошёл другой — всё тихо, затем ещё месяц, вот уже конец года — и тишина. А дело было в обычной проблеме тех лет — далеко не все пробы, отобранные у спортсменов, попадали в антидопинговые лаборатории. До лабораторий не доходили 15–20 процентов отобранных проб. Одно дело собрать пробы и, поставив в холодильник, забыть про них. Другое дело — оформить все документы, отправить пробы в лабораторию и оплатить счёт за проведение анализов. Пробы можно было выбросить, и об этом никому не становилось известно: программы АДАМС, планов отбора проб и кодов миссий тогда не было и в помине. Потом та же лаборатория могла сделать анализ, но объявить результаты только после совещания с заказчиком. Или вообще сказать, что таких проб она не получала.
Представим на минуту, что после тех соревнований, где у российских спортсменов неожиданно взяли пробы, пришли бы 15 факсимильных листов, «похоронок», с 15 положительными результатами анализов. Это была бы катастрофа для организаторов соревнований. Спортсмены к ним больше не приедут. Их менеджеры больше не позволят себя одурачить — ведь обещали, что контроля не будет! Спонсоры больше не дадут ни копейки на проведение соревнований и призовые — кому понравится за свои деньги иметь дело с такими скандалами из-за окончательно надоевшего допингового контроля.
Внесоревновательный контроль тоже приносил множество проблем. Одни страны или международные федерации его действительно проводили, другие либо имитировали, либо саботировали, никакой отчётности или независимого контроля не существовало. Если внесоревновательный контроль проводить с умом, то можно нанести непоправимый ущерб многим видам спорта и целым странам. Маркиз Самаранч прекрасно это знал и решительно свалил надоевшие антидопинговые или допинговые проблемы (я до сих пор не знаю, какое прилагательное подходит лучше) на стороннюю организацию, не пожалев средств и сил на создание ВАДА. Самаранч платил ВАДА более 10 миллионов долларов в год, лишь бы его больше не тревожили допинговыми проблемами. МОК вносил в бюджет ВАДА ровно столько средств, сколько вносили государства, подписавшие Кодекс ВАДА.
Поначалу в ВАДА царил невероятный оптимизм, пришло много свежих и наивных людей, веривших в идеалы спорта, его особую миссию и особый дух. Чуть ли не стихами декларировали, что чистый спорт должен нести спортсменам здоровье, радость и удовольствие, что чистых спортсменов уважают друзья и соседи, ими гордятся родители. Тут следует оговориться, что под словом «спортсмены» я имею в виду атлетов — Athletes, именно так они называются в документах ВАДА, причём с заглавной буквы, как часть вадовской терминологии. Тут есть забавная языковая ловушка: по своему происхождению слово sportsman далеко отстоит от атлета, исторически оно относится к джентльмену, увлекающемуся конными скачками, охотой на лис, игрой в карты и поло. Тургеневские «Записки охотника» на английский язык переводятся как «Sportsmanʼs Notebook».
Вспоминая десять лет своих упорных тренировок, я часто повторяю одну фразу: no pain — no gain, вертевшуюся у меня на языке во время бега и порою задававшую темп, как метроном. Честно сказать, я не знаю, где ВАДА отыскало «радость и удовольствие», зато хорошо помню постоянную усталость, боль в мышцах, кислородный дефицит вплоть до опустошения, гнетущий страх перед соревнованиями и быстрые переходы от уверенности к панике во время забега. Однако для меня это было в порядке вещей, просто в основе бега на длинные дистанции лежат мазохизм и ещё что-то мистическое, невыразимое словами. Радость и удовольствие я чувствовал, когда бегал в лесу с моим Аяксом, очень красивой помесью лайки и эрдельтерьера, — у него блестели глаза, болтался язык и кружился хвост. Летом мы купались в Ромашково, зимой там же месили лыжню в сгущавшейся морозной мгле, причём Аякс был невероятно рад и возбуждён, от его дыхания чёрная шерсть на боках покрывалась инеем и становилась белой, блестевшей в темноте, — я же светил отражённым светом, радуясь вместе с ним. Права была Анастасия Цветаева: когда её упрекали за то, что слово «Собака» у неё написано с заглавной буквы, она отвечала, что такими буквами надо писать всё слово «СОБАКА» целиком.