Он стал помогать коменданту, накрывавшему импровизированный стол, а Геннадий опять посмотрел на записку, поискал, куда ее положить, и сунул почему-то под подушку.
— Вы в госпитале долго лежали?
— Год.
— И... не поправились? — Геннадий показал глазами на руку.
— Это надолго. Нервы перебиты.
«Зачем же в консерваторию?» — хотел спросить Геннадий, но смолчал и сказал другое: — Завтра занятия отменяются: в оперном — генеральная. Пойдете, конечно?
И не расслышал ответа, потому что мысленно спросил самого себя: «Зачем его приняли? Калека не может стать артистом. — И одновременно подумал: — Надо пойти раньше. Занять место для Люси. Она вечно прибегает после увертюры».
В пузатой аптечной бутылке оказался чистый спирт. В марлевых свертках — хлеб, масло, вареное мясо, малосольные огурцы, головка лука и большое красное яблоко.
Когда Антон развернул все это, он даже посерьезнел от неожиданности.
— Ну, спирт, это — Александр Парамоныч... Главврач, — сказал он задумчиво. — А остальное откуда? Яблоками в госпитале не кормят...
— Ну, ладно! Это, — он протянул коменданту яблоко, — отнесите дочке.
«Стол» получился «двухэтажный»: табурет и тумбочка. Проворный маленький комендант так искусно сервировал его, так аккуратно, красиво нарезал огурцы, хлеб, мясо, что Антон сказал:
— Такое великолепие должен еще кто-нибудь оценить. Может, соседей позовем? Родион Ильич, кто живет рядом?
В соседней комнате жила Люся, и Геннадий все время об этом помнил. Он с беспокойством посмотрел на коменданта: а вдруг пойдет сейчас и позовет именно ее?..
Но Родион Ильич равнодушно сказал:
— Пятеро девчат тут живут. Все не поместятся. А двоих кого позвать — неудобно.
— Ну, ладно, — согласился Антон и шутливо-церемонно повел рукой над столом. — Прошу вас...
Он разлил в стаканы спирт, плеснул в свой немного воды, передал банку Геннадию. Геннадий сделал то же самое, передал коменданту, и когда,банка с остатками воды вернулась к Антону, тот поставил в нее рябиновые ветки, удивительно ловко одной рукой обрезав места облома, расправив смявшиеся листья. Потом нашел банке место среди закусок, потеснил их и как-то задумчиво, невесело помолчал, словно забыл на мгновение, что не один.
Сотрапезники тоже помолчали: комендант — деликатно, выжидающе, Геннадий — обеспокоенно, недобро. Это овеществленное поздравление с новосельем не давало ему покоя.
Антон услышал тишину, поднял голову. Поддел вилкой пельмень, положил обратно. Сказал:
— Когда выходили из окружения — одной рябиной питались. Трое суток. Думали — смотреть на нее не сможем. А теперь, как увижу где, — чуть ли не кланяюсь. Спасительница... — Он поднял свой стакан:
— Ну, поехали.
Выпил, принялся за пельмени.
— Вкусно...
— Уральское блюдо, — довольно пояснил комендант. — Еще с редькой делают. И с грибами.
От выпитого спирта и отличной по военному времени закуски все повеселели, разговорились и долго сидели. Геннадий и комендант расспрашивали Антона о фронте, о Ленинграде, о скитании его по госпиталям, а он больше отшучивался, видно, не хотел говорить о себе и забрасывал веселыми, незначительными вопросами своих новых знакомых.
Они сидели бы еще, да постучала в дверь комендантова жена и, не входя, даже не показавшись, позвала мужа, и он сразу поднялся, снял с гвоздя плащ и послушно ушел, легкомысленно помахав с порога рукой.
— А знаешь, можно выяснить, кто это тебя с новосельем поздравил, — сказал, пересаживаясь на освободившийся чемодан, Геннадий. И испугался, что выдал себя. — Если хочешь, конечно, — добавил он уже нарочито равнодушно и рассеянно.
Антон, однако, не придал этому значения. Ответил:
— Ну, зачем?..
И перевел разговор.
— Гена, — посмотрел он на него очень пристально. — А из твоей семьи кто-нибудь воюет?
— Отец, — быстро сказал Геннадий.
Помедлил и сказал еще:
— Сестра.
— Старшая?
— Нет. А что?
Геннадий насторожился, даже приподнялся и как-то неестественно выпрямился на чемодане.
— В каждой семье кто-нибудь воюет... — раздумчиво проговорил Антон и снова посмотрел на Геннадия. Спросил осторожно: — А ты... здоров?
— Конечно. А в чем дело?
Он понимал, о чем хочет спросить Антон, он часто читал в глазах собеседников этот вопрос, но до сих пор никто не посмел задать его.
— Почему же тогда ты... здесь?
— Наша семья — четверо, — Геннадий говорил спокойно, не повышая голоса, но это напускное спокойствие трудно ему давалось. — Двое — там. Этого мало?
— Не надо арифметики, — покачал головой Антон. — Я не об этом. Война — не женское дело. Не для сестер, если у них есть братья. Не для младших сестер, — повторил он, уже не сумев сдержать раздражения.