И ответ Л. Кассиля:
«Ну, здравствуйте, здравствуйте, старый друг Павел Соломеин! Вот хорошо, что снова отыскался след Ваш. Мы теперь очень научились ценить старые сохранившиеся связи… после стольких утраченных.
Да, я о Вас неоднократно справлялся в Свердловске, но все получалось так, что свидеться нам не выходило. Ну вот, опять списались. А у меня с Вами связано воспоминание об очень важной поре моей жизни. Вы, могу теперь признаться, были первым читателем, приславшим мне настоящее большое письмо. И Вам я первому ответил обстоятельно и пространно. И сколько бы сотен писем впоследствии я ни получал, воспоминание о том Вашем письме, первом, большом и настоящем из полученных тогда мною, не глохло…»
Павел тут же отвечал:
«От души благодарю Вас за теплое, искреннее письмо. А Вашим признанием я даже горжусь. Ведь это значит, что я первый оказался внимательным читателем Вашего «Кондуита» и по заслугам оценил его и даже, кажется, не особенно вежливо поругал за что-то. А ведь, по совести говоря, трудновато мне было тогда подняться до того, чтобы критиковать признанного писателя, слишком безграмотен я был для этого. Когда мы переписывались, я часто удивлялся Вашей терпеливости: как у Вас хватало времени и терпения писать незнакомому парнишке длинные письма, учить его, как пишутся слова «сборник», «приемлю» и т. д. Я-то учился на Ваших письмах…
… А Ваш, кажется, «Рассказ о необыкновенном» я использовал в своих докладах о текущем моменте, и колхозники после большого трудового дня, сжимая кулаки, ночью шли скирдовать хлеб вручную. Годовой план хлебозаготовок выполнили в начале сентября и стали сдавать хлеб сверх плана. Потом по их обращению, опубликованному в «Уральском рабочем», развернулось движение сдачи хлеба сверх плана по нашей области, а затем и по всей стране. «Обращение» писал я. Это было самое талантливое мое произведение. Оно помогло собрать миллионы пудов сверх плана. Как видите, я не стал писателем, но все годы войны все-таки был партийным литератором и, не хвастаясь, скажу, что кое-что сделал для фронта».
Переписка эта с перерывами длилась тридцать два года — до смерти П. Д. Соломеина. Последней в ней была телеграмма 1 января 1963 года: «Новогодний привет автору — тезке Павки-коммуниста. Лев Кассиль», — он еще не знал, что «адресат выбыл» навечно.
Начав переписку, Павел надеялся получить от Кассиля помощь — поучиться у него. И писатель с щедростью пошел на это. Он, подробно отвечая на вопросы Соломеина, советует молодому партийному работнику и начинающему литератору, как организовать рабочий день, разбирает стиль его писем и газетных очерков, высказывается о литературе, о различных художественных произведениях, делится своими задумками, советует, как составлять план книги, в какой последовательности писать вещь: в то время Павел уже готовился писать повесть о коллективизации в деревне.
В одном из писем 1932 года Лев Кассиль отмечал:
«Общее впечатление, что Вы сильно выросли за то время, как я Вас знаю «письменно». Исчезает суетливая неловкость выражений, китайское самоуничижение, мещанские стилевые обороты. Вы стали выражаться проще, крепче. Мысль стала выпуклее, язык ровнее».
И не Кассиль ли подтолкнул Соломенна предложить в печать рукопись повести, когда, поздравляя Павла с 25-летием, писал ему в том же году:
«Не все Юлии Цезари, не все в 20 лет должны восклицать: «Еще ничего не сделано для бессмертия!» Нет! Наши боли и радости, наши взлеты и провалы, трудности, улыбки и хмури — все это бессмертно, потому что мы — люди замечательнейшего из времен.
Правнуки, поучайтесь!»
Повесть называлась «Пути-дороги». Соломеин показал ее Павлу Петровичу. Отрывки из повести, названные «В разные стороны», были в 1932 году опубликованы в сборнике «Колхозные огни» под редакцией П. Бажова.
Павла в это время уже перевели в Свердловск и назначили заведующим пионерским отделом (потом заместителем редактора) областной детской газеты «Всходы коммуны».
Через неделю после убийства Павлика и Федюшки Морозовых, 10 сентября 1932 года, в деревню Герасимовку выехала для расследования преступления бригада ЦК и Уралобкома ВЛКСМ. В ее составе был и Павел Соломеин. Он жил в Герасимовке до суда над извергами — до 25 ноября.
Павел был коммунистом, бойцом своей партии всегда и во всем. Эти полтора месяца он не только изучал обстоятельства убийства братьев Морозовых. В качестве уполномоченного Тавдинского райкома партии он занимался хлебозаготовками, во всех деревнях Герасимовского сельсовета организовывал красные обозы имени Морозовых и принял самое активное, непосредственное участие в создании колхоза имени Павлика Морозова. Поначалу в колхоз вошло четырнадцать хозяйств единоличников. В Герасимовском музее, где хранится фотография П. Д. Соломеина, о нем говорится как о первом председателе колхоза.
Вернувшись в Свердловск, Павел получил от Уралобкома ВЛКСМ задание написать книгу. Был установлен срок… в десять дней! Он написал за двадцать, и на него наложили взыскание: нарушил срок. Впрочем, и редактору газеты объявили выговор: он на это время не освободил Павла от редакционной работы.
Книга была издана в 1933 году, называлась «В кулацком гнезде», и сразу же была переведена на несколько языков народов СССР, отрывки из нее печатались в парижском пионерском журнале.
В августе 1933 года Павел послал книгу А. М. Горькому. Ответ Алексея Максимовича, полученный в сентябре, был сокрушителен (он опубликован в 30-м томе Собрания сочинений писателя).
Можно было утешать себя тем, что Горький не отвечал тому, кого считал в литературе безнадежным. Можно было ссылаться на кощунственно жесткие сроки. Но разве ими перед читателем оправдаешься? Читатель об этом не знает и знать не хочет.
Друзья утешали Павла — он отмахивался. Горечь души своей он другим показывать не любил. Да и некогда было горевать.
Вскоре редакция «Всходов коммуны» вновь послала его в Герасимовку, там он по заданию Тавдинского райкома партии выступал общественным обвинителем на судебном процессе в деревне Владимировне: кулачье избивало пионеров. В январе 1934 года Павел опять жил в Герасимовке у Татьяны Семеновны Морозовой, матери Павлика и Феди. Опять занимался хлебозаготовками, раскулачиванием, снова выступал обвинителем на судебном процессе, потом с двумя осодмильцами вылавливал кулацких сынков из вооруженной банды, готовившей покушение на него, уполномоченного райкома партии Соломеина. Об этом Павел написал позднее в рассказе «Как я играл на гармошке», который был опубликован в «Тавдинской правде» посмертно.
Ненадолго уходил он из газеты на комсомольскую работу, потом вернулся и трудился в «Уральском рабочем», «Пионерской правде» и в комсомольской газете «На смену!» Мы с ним познакомились в тридцать восьмом или тридцать девятом году, но мельком: я был начинающим литсотрудником «Всходов коммуны», а он ходил в «настоящих» журналистах и в газете «На смену!» не то заведовал крестьянским отделом, не то временно исполнял должность ответственного секретаря.
Помню его тогдашним: в гимнастерке-юнгштурмовке, невысокого роста, крепенький, круглоголовый, с быстрым взглядом карих глаз, с короткой открытой улыбкой, всегда в окружении людей. Мы иногда встречались у бильярдного стола, но он, сколько помню, не играл, только довольно едко «подначивал» играющих.
А по-настоящему мы познакомились и сблизились уже после войны. Окончив областную годичную партшколу, Павел работал редактором городской первоуральской газеты «Под знаменем Ленина», потом перешел к нам в «Уральский рабочий» собкором по Первоуральскому кусту и Ревде.
В редакции он появлялся не очень часто, но всегда дельно, с какими-то предложениями и соображениями. Большая скромность и застенчивость сочетались в нем с нравом бойца. Он умел терпеливо ждать и молчать, но когда дело касалось важных, принципиальных вопросов — был горяч и мог «рубануть» резким словом.