- Кто придумал, говоришь? Из района распоряжение. Если бы только боронить, а то поговаривают и пахать. Боронить - это как бы тренировка для женщин и коров, а как приучим коров к ярму, так и пахать начнем.
- Это еще лучше! Коров совсем затаскают.
- А куда же деваться? Тракторов нет, лошадей тоже, вот и заставляют пахать на коровах. Вывод из создавшегося положения надо искать. Лопатами такую махину не вскопаешь, хотя и от коров толку мало, но все же.
- Я и говорю ни пахоты, ни молока…
- Все, - вставая со скамейки, произнесла Дуся. - я начистила.
- Хорошо, теперь сбегай нарви крапивы - борьща наварим.
- Ох, как не хочется! - скорчив на лице недовольную гримасу, произнесла Дуся. - Руки все в волдырях будут, - добавила она.
- А ты не спеши, потихоньку.
- Да! Как не остерегайся, а все равно зацепит.
Пока Дуся ходила за крапивой, мать сварила пшенный суп и, заправив его салом, поставила на загнетку допревать. А сама вышла за дровами.
В это время Дуся вернулась с огорода с мискою, доверху наполненной крапивными листьями; резиновые ботики, надетые на босу ногу, были мокрыми от росы и сверкали под лучами утреннего солнца, как новенькие, но стоптаны каблуки говорили о том, что не далек тот день, когда хозяйка их выбросит.
Поравнявшись с матерью она спросила: "Хватит, мам?"
-Хватит, - взглянув на листья крапивы, ответила мать. - Я сейчас принесу дров и будем завтракать, а то вон солнце поднялось.
Дуся, поставив миску с крапивой на лавку и найдя сумку, сшитую из домашнего полотна, положила в нее кусок ржаного хлеба, завернутый в чистую тряпицу, яйцо и бутылку молока.
Пока она готовила еду в поле, мать поставила миску с дымящимся супом на стол и, отрезав хлеба, обратилась к Дусе: "Садись, дочь, позавтракай, а то люди небось уж собрались и вот-вот доведут коров, а ты до сих пор не позавтракала.
-Ничего, мам, успею, - садясь за стол, молвила она. И только успела зачерпнуть несколько ложек супа, как раскрылась дверь и на пороге появилась Мотя в стареньком ситцевом платье и белом платочке на голове, оттенявший ее смуглую кожу лица и темные волосы. Она не прошла в комнату, а остановилась на пороге и, ухватившись одной рукой за стояк двери, а другой поправляя платье, спросила: "Дуся, ты еще не позавтракала?"
- Нет, - ответила ей Дуся, продолжая есть суп.
- Здравствуйте, Матрена Ефремовна! - поздоровалась Мотя, увидевши мать Дуси.
- Здравствуй, Мотя Ты что, уже готова?
- Уже, - поблескивая глазами и улыбаясь, ответила она.
- А что же мать приготовила тебе на завтрак? - спросила Ефремовна у Моти.
- Картошки жареной с огурцами да молоко.
- А я вот супу своей наготовила. От картошки с огурцами в поле пить захочется, а где там вода.
- Ничего, Матрена Ефремовна, выдержим, не впервой.
- А может, сядешь супу поешь с Дусей? Дуся, улыбаясь и кивая головой, приглашала подругу к столу, но Мотя отказалась. А Дусиной, маме сказала: «Нет, Матрена Ефремовна, спасибо, не хочу. Я дома плотно поела.»
- Ну смотри, а то бы садилась!
- Нет, нет! Пойду корову выводить,- ответила она, а Дусе: «Ты быстрее, а то люди уже выводят.»
Дуся вдруг закашлялась и, превозмогая кашель, проговорила: "Куда ты меня гонишь? Через тебя чуть не подавилась"
- Ну ладно, я побежала, - сказала Мотя и скрылась за дверью.
- Соседи раньше сегодня встали и управились уже, а мы с тобой проспали, - ворчала мать, подавая молоко в кружке.
- Ничего, успеем, - успокаивала ее дочь. - Вот молоко допью и я готова. А чтобы корову вывести, надо всего пять минут.
- Ох, дочка, дочка! Смотри там лучше за коровой, не очень на них там нажимайте. Это же не волы. Если угробишь корову, другой, такой уж не купим, а без коровы, ты сама знаешь, как будем жить...
- Да я что, не понимаю! - резко ответила Дуся. - Мне, думаешь, не жаль? Зашла сегодня к ней, а она смотрит на мои руки, и в ее глазах стоит ожидание и просьба. И так смотрит, смотрит на руки и облизывается своим шершавым языком. Все понимает, только сказать не может. А когда дашь ей что-то вкусненькое, она захватит языком - и в рот, и стоит спокойно так, жует и с благодарностью смотрит на тебя. Ну, я пойду, а то расплачусь еще, - И Дуся выбежала из хаты.
Прежде чем идти до коровы, она выглянула на улицу и, удостоверившись, что соседи уже вывели своих коров, избежала в хлев, выгнала свою Лысуху и стала ее поить.
Корова не спеша выпила пойло и, роняя с мясистых губ воду, стала облизываться.
- Ну, пошла! Дернув за веревку, прикрикнула на корову Дуся, но та, даже не шевельнув ногой, спокойно продолжала стоять, во всем своем величии и облизываться.
Тогда мать взяла хворостинку и стала подгонять корову, та тронулась от лохани. Так они вдвоем вывели кормилицу за калитку. Увидев на улице коров, Лысуха подняла кверху голову и протяжно заревела. Ей откликнулась другая, а затем третья и так несколько подряд - получилась как будто перекличка в строю солдат.
Через несколько минут на улице появился бригадир Иван Петрович, мужчина лет тридцати пяти, с раздавшимся во все стороны лицом и отвисшим уже брюшком. Лицо его лоснилось от жира, а правый глаз косил белым, в красных прожилках, бельмом. За это бельмо военкомат забраковал Ивана Петровича и не призвал в армию. А когда освободили село от немецких оккупантов его поставили бригадиром в одной из трех бригад.
- Ну что, все выставили на смотр свою тягловую силу? - громко закричал он, подходя к женщинам и девчатам, стоявшим посреди улицы полукругом и обсуждавшим свои повседневные дела.
- Давно выставили свою кавалерию! - в тон бригадиру за всех ответила Солоха, тонкая, высокая, как жердь, женщина и, засмеявшись, показала ряд наполовину выпавших редких зубов, потом, как бы спохватившись, убрала с губ улыбку и закричала таким звонким голосом на бригадира, как-будто звала кого с той стороны села.
- Иван Петрович! Кто же придумал такую басню: на коровах пахать? Скажи!
А?...
- Не пахать, а боронить. А это две вещи разные,- ответил на вопрос Солохи бригадир.
- Один черт, что пахать, что боронить, - не сдавалась Солоха. - Одним словом, для коров гробиловка. Молочка тю-тю, не будет...
- Вон в других колхозах боронуют и ничего, а у нас вечно что-нибудь придумают. Молока не буде-е-, - передразнил он Солоху. - Вон с хутора уже коров повели, когда я сюда бежал, а вы тут собрались и митингуете! Вороны хорошие разберут, а вам что останется? Тогда будет опять кто-то виноват.
- Ты, Иван Петрович, лучше скажи нам, кто придумал пахать или, как ты говоришь, боронить на коровах? - напирала на него Солоха, поддерживаемая женщинами. - Это не иначе как местное начальство! - продолжала она. - Из Москвы такого указания не могло быть!
- Ишь, ты, куда хватила! Москва даёт указания о поставке хлеба, и то области, а как его вырастить, это не ее дело. - Вы скажите, пойдете боронить или нет? -вспылил Иван Петрович.
- А зачем ехать, если ты говоришь, там борон не хватает нам, - ухватившись за сказанные бригадиром слова промолвила другая женщина, стоявшая рядом с Солохой. - Вот скажи кузнецу, пусть он сперва отремонтирует все бороны, тогда и поедем.
- Что ты баламутишь народ, Нюрка? Смотри, где уже солнце, а мы тут демагогию разводим.
Солоха так и взвилась, как ужаленная осой.
- Мы, баламутим!? - выкатив немигающие глаза и выпятив свою худосочную грудь она приблизилась к бригадиру.
- Это вы баламутите народ. Когда было видано, чтобы на коровах пахали? Наши деды, прадеды и мы сами, слава Богу, пожили на этом свете, но такого не слыхали, а вы и ваше начальство придумали такое, что и на голову не лезет. И набираешься нахальства обзывать нас баламутами.
- Письмо, бабоньки, надо писать товарищу Сталину о наших горе-начальниках, - предложила Солоха, обводя всех женщин взглядом, как бы ища у них поддержки. - Он им покажет, как издеваться над простым народом. То фашисты издевались, а теперь пришли свои и тоже издеваться стали.