— До леса не больше тридцати километров, — сказала я, — для чего такие запасы на дорогу? Странное распоряжение!
Нам придется идти до места расположения нашего отряда не меньше семидесяти километров. Отряды находятся в разных местах: одни ближе, другие дальше, — ответил Жорж, — и потом вообще в пути все может случиться. А вашу мать и мальчика я отведу в сарабузские каменоломни.
— Моя мать не хочет уходить, она говорит: я слишком устала, пусть убивают на месте.
Но Жорж стоял на своем.
— Я ее сагитирую, это предоставьте мне. Мать и мальчика обязательно надо спрятать в каменоломнях. Итак, послезавтра в три часа дня я приду за вами, будьте готовы.
Жорж ушел. Я задумалась… Что-то не так. Семьдесят километров и масло с шоколадом. Это выглядит подозрительным.
Я отозвала в сторону Муру и рассказала ей о своем разговоре с Жоржем.
— Странно, — сказала и Мура, — очень странно. Партизанский штаб дал бы распоряжение всем подпольщикам, однако я не слышала о подобном приказе. Подожди, я сейчас узнаю…
Вскоре Мура вернулась и тихо сказала:
— Такого распоряжения не было и не может быть, все подпольщики остаются на местах, никого в лес не выводят. Так мне сказали. Твой Жорж провокатор!
Да я и сама уже в этом не сомневалась. Но что же делать? Ведь по опыту знаю: без партизанского проводника в лес не уйдешь. Я подумала о Николае — это единственная надежда, если у него есть связь, он поможет мне спастись. Но действовать надо немедленно: Жорж, видно, решил закончить комедию.
Мура снова пошла куда-то и, вернувшись, сообщила:
— Сейчас тебя вывести в лес не могут, так как нет связного.
И снова я задумалась над вопросом: почему меня не схватили сразу, когда я стучала к Ольге? Зачем понадобилась игра с Жоржем в кошки-мышки? Что я представляла собой для гестапо? — рассуждала я. — Мелочь, оставшуюся без связи и руководства. Но все же это — кончик нитки, за который можно было вытянуть более крупных подпольщиков. Гестаповцы держали меня как приманку. Уничтожить всегда успеют. Организация разгромлена, многие замучены в гестапо, но руководители бежали в лес, и кто-нибудь из них вернется обратно для восстановления организации. Начнут снова сколачивать подпольные группы, и такие осколки, как я, оставшиеся вне подозрений, несомненно, составят их основу. Гестаповцы тоже это понимают.
И действительно, за четыре дня до освобождения Сергей Шевченко был прислан из леса в город для замены Козлова и организации нового подполья, но связаться со мной еще не успел.
Во всех этих размышлениях оставалось одно главное неизвестное: писал ли Сергей записку? Однако Жорж явно лжет, думала я сейчас, а подпольщик лгать не станет. Жорж провокатор.
Едва дождавшись вечера, я пошла к Николаю. Выслушав меня, он сурово сказал:
— Нет никаких сомнений: ты связалась с провокатором. Почему не пришла и не рассказала мне обо всем раньше?
Потому что я не была уверена и только сегодня окончательно убедилась.
— Все ясно с начала до конца, — сказал Николай, — тебя проследили, когда ты последний раз приходила к Ольге. Записка, конечно, подложная, ведь почерка Сергея ты не знаешь, сама признаешь это. А сейчас ты не подумала о слежке, может быть, привела к моему дому шпиона. Ты очень легкомысленно поступаешь, — выговаривал мне Николай, — надо всегда смотреть, не следит ли кто за тобой.
— Ты прав, Николай, я виновата… Но ждать больше нельзя, надо действовать немедленно. — В лес я тебя и твоих родных переправлю, у меня есть связь. Завтра в четыре часа дня жди меня в столовой, я приду прямо после работы и тогда скажу точно. Завтра же переправят, может быть, даже машина зайдет за тобой ночью.
Шла я домой с тяжелым сердцем. Жорж дает мне пожить еще два дня, но кто знает, не придут ли сегодня за мной из гестапо. Мысли о матери и мальчике, которых я потащу за собой в фашистские застенки, терзали меня. Выдержит ли рассудок, если возьмут их вместе со мной, начнут пытать на моих глазах? А я сама вынесу пытки? Вдруг не смогу и предам? Нет, нет, прочь такие мысли! Умереть, сознавая себя предателем, которого люди никогда не простят… Будет проклято имя предателя не только теми, кого он предал, но и каждым честным человеком. А самое главное — ты сама до последнего вздоха станешь проклинать и презирать себя, как омерзительную гадину. Знай: никто не склонит голову у твоей могилы, но постарается обойти ее подальше и скажет: «Собаке — собачья смерть». А если бы даже тебе враги подарили жизнь, разве можно жить, ненавидя себя — убийцу друзей, обманувшую их доверие! Надо все выдержать и не открывать рта.