В конце концов я придумала, что делать. С помощью друзей добыла охапку дров — отходов строительства. Связала все эти щепки веревкой, переодела Галочку, отдала племяннику хозяйки квартиры кожанку, сама надела его ватник. Потом попросила Ваню — племянника хозяйки: «Посади Галку перед собой на велосипед, и потихоньку поезжай вперед, а я пойду одна».
Идем, а глаза прикованы к велосипеду, который всю дорогу не исчезал из поля зрения. На мостах действительно стояли шпики. Я шла не спеша, согнувшись под тяжестью вязанки, держа в руках сетку с продуктами. Платок я тоже сменила, а вместо валенок надела бурки с галошами.
По приказу Козлова кое-где на улицах были расставлены подпольщики. Когда я проходила мимо, они постепенно подтягивались вслед за мной. При виде меня с вязанкой дров они не могли удержаться от улыбок: «В лес идет с дровами!»
Я подошла к мосту через Малый Салгир — там стояли мужчина и женщина. Но я была переодета, несла вязанку. И потом они ждали женщину с девочкой. По мне скользнули безразличным взглядом. Но весь путь стоил мне огромного напряжения нервов!
Когда я зашла в дом, Иван Андреевич обнял меня и поцеловал.
Начали потихоньку выходить в поле. Шли гуськом, вели ребята Косухина, впереди шел его связной Павлик. К рассвету добрались до леса. Нас встретила первая партизанская застава. Ты думаешь, они дали отдохнуть? Нет, повели в горы, все выше и выше… По краям сугробы снега, а вместо тропинок ручьи. Снег уже таял, и вода была по щиколотку. Галка меня измучила: бурки у нее большие, поверх галош просачивалась вода; пришлось мне тащить дочку на плечах.
Нас передавали от заставы к заставе. Наконец, в час дня пришли в штаб. Руководители партизанского соединения Ямпольский, Луговой и другие командиры и партизаны встретили нас, как близких и родных. Самую нежную и трогательную заботу обо мне с Галкой проявлял Ямпольский, устроил нас в своем шалаше, ночью все подходил и поправлял спальный мешок и шубу, которой нас укрыл. Не знаю, когда он сам спал.
Еще не раз выли метели, наметало такие сугробы, что и не пройти. Я работала писарем в штабе отряда гражданского лагеря. Вот и вся история…
Ольга рассмеялась и добавила:
— Интересно получилось с моим соседом Отто — гестаповским зондерфюрером. Его из-за меня понизили в должности. Сказали: жил рядом и проморгал такую преступницу!
Отто, когда я сбежала, говорят, бесился и посылал свою сожительницу искать меня в соседних домах. Потом, напившись пьяным, бился головой о стенку и казнил себя: «Дурак я, — кричал, — а еще офицер гестапо, — русская баба обвела меня вокруг пальца!»
Затем наступила минута молчания. Я вспомнила о своих переживаниях, связанных с Жоржем, и при мысли о том, что все это теперь позади, сказала беспечным тоном:
— А я стучала к тебе в окошко, когда ты была в лесу…
Сказала — и вздрогнула от крика Ольги:
— Ты с ума сошла! В комнате дневал и ночевал гестаповец, и во дворе все время была засада!
Видимо, гестаповец крепко спал и не услышал моего стука, но ведь я всегда рано приходила. А впрочем… — и я рассказала обо всем.
Но Жорж исчез, и тайна осталась неразгаданной.
Наговорившись, я распрощалась с Ольгой и снова всласть нагулялась по городу. Домой, как и накануне, возвратилась поздно. Дома я застала гостей — постояльцев: капитана и его шофера. Теперь ежедневно у нас ночевали два, три, а то и четыре человека, и двери комнаты были открыты для тех кто нуждался в ней. Постояльцы беспрерывно менялись, так как войска шли к Севастополю. Но первый квартирант — капитан, приезжавший часто по делам службы в Симферополь, обязательно останавливался у нас. Мы для него всегда находили место и устраивали удобную постель.
Первые шаги в новой жизни
Дня через три после освобождения, увидев на Пушкинской табличку с надписью «Полевая почта», я зашла и спросила: нельзя ли отправить запрос в Москву о муже и письма друзьям? Получив любезное разрешение, сейчас же отправилась домой и взялась за перо. Это было так необычно — после двух лет полной оторванности от жизни писать письма! Только тот, кто находился в подобном положении, может понять, что значит не иметь в течение двух лет никакой связи с внешним миром, не писать ни строчки и не получать ни одного письма.
Я сразу написала писем десять. С первых дней освобождения искала мужа. Увидев на улице моряка — будь то матрос, капитан или адмирал, — я подходила к нему с вопросом: