— Чего-то недостаёт для драматичности… — рассмеялась Марина Леонидовна.
— Не чего-то, а кого-то! И тууууут…
— Явился старший брат? — догадалась мама.
— Именно! Ой, что было… он почему-то на Евгения ругался таким сдавленным шёпотом, словно сам в себе придушивал слова, которые очень хотелось высказать. Явление второе — те же и шипящий занудень… Он чего-то такое фырчал, что брат — бестолочь лохматая, что никакая приличная девушка не сможет его нормально воспринимать, короче, вёл себя как этакий наставник маленького и глупого мальчика. Очень неуместно! Если честно, Женька в пледе выглядел гораздо менее нелепо.
— А что Евгений?
— А вот с ним потом странно вышло… он сидел, пил чай, лопал пироги, фыркал на брата, а потом почему-то покраснел, рванул за джинсами, умчался в подсобку — переодеваться, хорошо хоть уже пятна не было видно. А потом крайне торопливо удалился, впрочем, брата прихватил с собой. Силой уволок. Мужчины… как они там думают, не понимаю…
Ирина пожала плечами и принялась рассуждать, как можно гарантированно и непринуждённо облить Николая страшно «ароматной» штукой, чтобы она попала именно туда, куда надо.
Её мама тихонько посмеивалась, подавала идеи, но умолчала о том, что эти самые непонятно думающие мужчины, даже попавшие в такую забавную ситуацию, крайне редко краснеют без особых на то причин…
Николай и представить себе не мог, что его присутствие настолько неприятно. Все намёки Ирины он относил на то, что она ещё не поняла и не осознала, что ей привалило такое счастье — перспектива обладания в качестве спутника жизни таким человеком, как старший из братьев Мироновых!
Он даже иногда сердился на её недогадливость, впрочем, довольно снисходительно, машинально поправляя идеальный галстук и идеальные манжеты.
— Что с неё взять… глупышка.
Тот факт, что глупышка была учёным, знала явно больше, чем он сам, умела тоже немало, да и вообще, никаких глупостей, кроме неоправданной снисходительности к его брату не творила, никак его не смущал.
— Женька — редкий дурень! И почему она его терпит? Последний случай с его пребыванием в абсолютно недостойном виде — вообще полное безобразие! Надо бы с ним серьёзно поговорить и объяснить, что его частое присутствие у Ирины Антоновны совершенно неуместно!
Правда, сейчас Николай был слегка занят и именно поэтому отвлёкся от воспитания младшего брата.
Николай невольно вспоминал слова отца, сказанные когда-то: «Ты — старший брат! Это и привилегия — если что покомандовать младшими в своё удовольствие, но и ответственность…»
— Ответственность, удовольствие? Да я бы с наслаждением этого избежал! Но кто меня слушал-то?
Николай ещё в раннем детстве понял, что он — особенный, самый-самый… поэтому появление в его жизни брата Андрея для него было шоком. Нет-нет, родители рассказывали ему о том, что будут любить его по-прежнему, о том, что брат — это хорошо, но у него была своя точка зрения.
Делиться чем-то с Андреем, а потом и с Евгением он нипочём не желал! Нет, хватало и места, и игрушек, и одежды, но это были исключительно его родители, а теперь… теперь ещё чьи-то!
После нескольких скандалов с требованием убрать «это вот» из его жизни, он понял — ничего не получается, а раз так, то надо сделать, чтобы он всё равно был самым-самым. Он успешно подмял под себя более податливого Женьку, руководя его поступками, как опытный кукловод, а вот с Андреем не вышло. Проклятая музыка… Как же он ненавидел её!
— Музыкального слуха нет… ну, и что? Это ерунда! А вот то, что у Андрея он есть… — трагедия была именно в этом — у среднего брата было что-то лучше, чем у него самого!
Как же он радовался, когда выяснилось, что Андрей боится зрительный зал! С каким наслаждением он бил по больному, растравляя фобию брата, подговаривая Женьку делать то же самое!
— А этот дурачок и слушался! Он всегда меня слушается… — хмыкал Николай. — Правда… сейчас как-то от рук отбился, слишком часто вокруг Вяземской крутится. Надо с ним будет поговорить, но позже, позже.
Женьке как раз очень надо было с кем-то побеседовать по душам… Вот бывает такое — надо выговориться, словно слова, которые клубятся в голове, настырным писком верещат в ушах, но истинную силу обретают только, когда сказаны вслух. Да не просто вслух высказаны, но ещё и услышаны неравнодушным человеком.
К отцу ехать с такой ерундой Женька не решился… К маме? Этот вариант вообще не рассматривался. Она не поняла бы.
— Колька? Ну да… как же! Ему-то уж точно рассказывать нельзя. У него приступ оскорблённой гордости случится.