― И, ― проговорил я сквозь дрему, ― нельзя увидеть кошку на поле битвы.
На миг настало удивленное молчание, а потом Сигват усмехнулся.
― Точно! Ты кое-что знаешь, юный Орм.
― Я знаю только, что вот это, ― Валкнут поднял потрепанное серебро, ― означает богатство.
― Вот именно, ― заявил Эйнар с улыбкой, ― и здесь есть, о чем подумать. Богатство, скорее, похоже на лошадиное дерьмо.
Мы посмотрели друг на друга. Иные пожали плечами; никто не понял этих слов, некоторые не были уверены, не пошутил ли Эйнар, хоть и не слыхали никогда от него шуток.
Эйнар усмехнулся.
― Оно воняет, когда лежит кучей на чьем-то поле, но делает все плодородным, когда его раскидаешь.
И мы рассмеялись и почувствовали себя почти прежним Братством, сидя у огня и мечтая о солнце.
Когда утро все же настало, мы едва успели раздуть угли костра, потянуться и пропердеться, как в степи над балкой появились конники. Все бросились к оружию и доспехам.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
На сей раз лошади были крупные, люди ― в доспехах и с копьями, которые они держали низко или через руку, с булавами, луками в ― чехлах и изогнутыми саблями. Они несли на шестах серебряные диски, которые подсказали нам, что это хазары.
В молчании мы натягивали на себя толстые подстежки и кольчуги, проверяли тетивы, поднимали мечи. Наверху, на краю степи, разговаривали двое... Не разговаривали ― спорили, размахивая руками. Кривошеий посмотрел на них и фыркнул.
― Им это вовсе не нравится, ― сказал он. ― Только легкая конница может быстро спуститься вниз, а от стрел мы успеем укрыться и отобьемся. Всадники в доспехах недовольны, потому что им придется туго, и они это знают.
― Тут ты прав, старина, ― согласился Эйнар. ― Ни прыти, ни удара ― как соваться в этакую западню?!
Он махнул рукой на повозки и пожитки и землю из раскопа, а я подошел поближе.
Так и оказалось. Тяжеловооруженные воины оставили своих лошадей и спускались пешком, неуклюже путаясь в длинных, до лодыжек чешуйчатых доспехах, вооруженные кривыми саблями, кистенями и круглыми, обтянутыми кожей щитами. Некоторые снарядились копьями.
Никакой стены щитов. Мы отчаянно рубились с врагом, чтобы уцелеть.
Иллуги, отложив жезл годи ради щита и секиры, бросился на наступающих и яростно схватился с первым. Эйнар и Кетиль Ворона плавно кружили спина к спине, сея вокруг себя смерть. Звенели мечи, лязгали доспехи, летели проклятия и кровь.
Один напал на меня, глаза темные и свирепые под ободком шлема, зубы зловеще сверкали в зарослях черной бороды. Он хотел рассечь мне бедро, но я отвел удар щитом. И уже через мгновение, свистнув в воздухе, его сабля летела в лицо. Я едва успел откинуть назад голову и увернуться от сверкнувшего у глаза змеиного языка острия.
Он снова бросился на меня. Я упал на колени, почувствовал, что мой меч ударил и отскочил от его доспеха. Кривое лезвие снова сверкнуло; я закрылся и рубанул, стремясь рассечь металлическую чешую.
Что-то мелькнуло рядом со мной; противник вскрикнул и упал. Кривошеий возник внезапно, вогнал меч прямо в незащищенное шлемом лицо хазара и прокричал:
― Их слишком много, чтобы плясать, юный Орм! Отрезай ноги этим сволочам!
Тут я вспомнил уроки Гуннара Рыжего в Бьорнсхавене: «Любым способом, каким можешь, зубами, кулаками, локтями ― цель в ступни и лодыжки». Мой отец учил меня, как уцелеть...
Их было слишком много. Против меня выскочили трое, один с копьем, двое прикрывали его с обеих сторон. Я дышал прерывисто; рука содрогалась от ударов по щиту. Копейщик наступал, размахивая древком крест-накрест, ― мне повезло, понял я: они не умеют драться пешими.
Широко взмахнув старым мечом Бьярни, я развернулся, отбил железный наконечник копья и кривое лезвие, уперся щитом в его кольчугу и ударил в лицо тяжелой рукоятью.
Я, не глядя, знал, куда бить, как будто видел всех разом. Отскочил, припал к земле и, вращаясь, стал косить вокруг. Попав второму как раз над лодыжками, ощутил сопротивление плоти под рассекающим ее лезвием и услышал вой.
Копейщик лежал на спине, так что я подпрыгнул, опустился на обе ноги и выгнал из него воздух, а потом бросился на третьего, который неистово ревел и размахивал саблей.
Его удар пришелся мне ниже щита и полоснул по защищенным кольчугой ребрам с такой силой, что, казалось, вдавил их внутрь. Тогда я толкнул его, ощутил жгучую мучительную боль в руке, державшей щит, и мы рухнули вместе, как два стальных дерева.
Я перекатился через руку с мечом и привстал, подняв щит. Левая рука пылала болью, но я зло рубанул мечом. Он пытался сопротивляться, барахтаясь в тяжелых доспехах, как пойманный жук. Меч снес ему нос, брызнула кровь, шлем слетел с головы. Он завыл, пытаясь встать.
Я снова полоснул мечом, ощутил, как лезвие вошло в мышцы и кость, разрезав шею Безносого.
Копейщик очухался, сабля путалась у него в ногах, а у меня в руке со щитом пылала неистовая боль, тянувшая к земле. Я сделал выпад навстречу вылетевшей из ножен сабле Черной Бороды, отбил удар, и хазар завизжал. Сабля отлетела в сторону вместе с сжимавшей ее кистью.
Припав на колено, я тяжело дышал. Один мертв. Другой катался по земле, кровь текла из его сапога. Третий выл, лелея обрубок правой руки.
Ко мне шел Эйнар, и пыль взлетала из-под его сапог.
Он потерял щит и шлем, волосы его развевались и путались, как черная сеть. Он лишился меча, но завладел хазарской саблей, большое изогнутое лезвие которой нацелено было на меня. Он шел и громко что-то орал.
Я не мог шевельнуть левой рукой. Он набросился на меня, и единственное, что мне пришло в голову, ― это взреветь в ответ и ударить.
Удар пришелся ему в бок. Я видел, как разлетелись кольца, солома вылезла из стеганой куртки, потом брызнула кровь. Он закричал, сабля изогнулась над моим плечом.
И попала прямо в лицо хазарскому воину за моей спиной.
Выпад увлек меня и Эйнара, мы оба повалились в пыль и кровь. Ремни моего щита порвались и, наконец-то освободившись, я откатился и встал; левая рука безвольно повисла.
Эйнар с трудом поднялся, усмехнулся, показав окровавленные зубы, выдернул саблю из лица того, кто хотел убить меня, и ушел, прихрамывая.
Вокруг клубилась пыль. Люди стонали, кричали. Валкнут устало приблизился и прикончил того, кому я отрубил ногу, третий хазар исчез. Валкнут сделал несколько шагов вперед и поднял обе руки.
― Еще кто-нибудь есть? Эй, вы, чумные язвы!?
Я надеялся, что никто не ответит, но обманулся в ожиданиях ― послышались отрывистые восклицания. В ушах стучало, собственное дыхание казалось оглушительным; я посмотрел на хазара с рассеченным лицом. Спас ли меня Эйнар? Или пытался убить, но судьба и тут посмеялась над ним, и вышло, что он отвел от меня смерть?
Я ничего не знал наверняка. Но я его ударил. Кетиль Ворона был рядом, помогал ему снять кольчугу. Другие, среди них Иллуги, бродили, ища мертвых и раненых.
Кривошеий лежал у колеса повозки, пригвожденный к земле, точно загнанный кабан, густая кровь натекла вокруг того места, где дротик, пронзив кольца и кольчугу, пришпилил его к степи.
Я опустился на колени рядом с ним, говорить я не мог. Он ощутил мое присутствие, открыл глаза и усмехнулся, выплюнув кровь на белую бороду.
― Она сказала, я никогда не стану старым и богатым, ― произнес он и умер.
― Ты сильно ранен? ― услышал я и, обернувшись, встретил внимательный взгляд Валкнута.
Я встал, пошатываясь, и он поддержал меня.
― Это нужно залатать, ― сказал он со смешком, щелкнув по висящим кольцам вокруг дырок в моей кольчуге.
Я знал, что ребра побиты, но целы. Боль в руке тоже стихала, и я понял, что дешево отделался.
Валкнут тоже это понял, хлопнул меня по плечу и осмотрел мертвых поблизости.
― Неплохо, ― сказал он. ― Один против троих. Но вот этот четвертый убил бы тебя, если бы не Эйнар.
И ушел, крутанув меч, словно возвращался с потешного поединка. У костра сидел голый по пояс Эйнар, с угрюмым лицом и белый, как молоко, а Иллуги каленым ножом вынимал из его бока кольчужные кольца.