Паля теперь дружил со слободскими. Они всюду таскали его за собой, научили курить и ловить петлей на помойках голубей. Голубей жарили на костре, под яром. Там же играли в чехарду и делали самострелы. Иногда мальчишки приносили хлеб и кормили им Палю, удивляясь тому, как он много съедает. Если приносили булку - он съедал булку; две значит две. Выпивал потом в один дых литр воды, — живот его распучивало, - Паля часто и шумно рыгал.
Во жор-то, а! Восхищались мальчишки и щупали Палины бицепсы. Мышцы были обрюзгшие, заплывшие жирком, но мальчишкам они казались крепкими.
На Защиту за бычками пойдем, с собой тебя возьмем. Обещали. Будешь с защитинскими драться Ты с пятерыми справишься. Драться умеешь? — И, не дожидаясь ответа, показывали Пале, как надо бить по зубам.
Под яром, за болотами, был дачный поселок. Мальчишки следили за дачами из кустов и, если видели баб в купальниках, шумно спорили: «Вон моя», «А вот та моя!» ... «Пошел ты, я ее вперед забил!» Потом хоронились от людского глаза и рассматривали свои половые члены. Паля был уже вполне сформировавшимся мужчиной. Мальчишки завидовали его половой зрелости. А собственная их огорчала. Они измеряли ее сорванными былинками и спорили потом: у кого больше
А сухомень тянула осень вспять, к лету. Солнце все больше раскаля лось, и не верилось как-то, что зарядят скоро затяжные дожди.
Мать перестала облачать Палю в свитер, но он потел и в пиджаке Целыми днями Паля пропадал в слободе. Он радовался дружбе с тамошними мальчишками и дорожил этой дружбой.
О, о, залыбился! Смотри-ка, расцвел! - беззлобно ворчала вечером старуха, наблюдая за сыном. Кошель нашел?
А Паля любил в это время жизнь. Он ощущал собственную принадлеж-ость тем дням, в которых много было разных хороших вещей. И он был в этих днях. И мальчишки, настоящие его друзья. И Паля знал, что после ночи неизменно наступит утро, день. И они снова пойдут под яр. Будут жарить на костре голубей и следить из кустов за полуголыми бабами...
Под конец сентября зарядили обложные дожди. Во все стороны, до самого горизонта заполнила высь небесная шуга; даль приблизилась грязной синью, дни протекали мертвые, без солнца.
Слободские бросили ловить голубей и целыми днями теперь просиживали в сараях. Выходили по вечерам ни улицы, громили летние кухоньки.
Однажды утром, в сарае, они обнаружили спящую бродяжку Грязная, растрепанная, она лежала в углу на тряпье и говорила во сне непонятные слова. Мальчишки обступили ее со всех сторон и задрали подол платья. Под платьем было голое тело. Деловито и серьезно они оглядели его и обнаружили сбоку, на бедре, много маленьких гнойничков.
— Сифилис, сказал один, который больше других разбирался в этих делах.
— Сифиличка. И он пнул женщину в отвислый зад
Бродяжка была пьяна. Прежде чем она проснулась, ей обсыпали волосы угольной пылью, написали золой на ногах матерные слова и подсунули под ногу горящую бумажку Женщина стонала во сне, хныкала сквозь стиснутые зубы, а когда проснулась, долго не могла осознать действительность и ошалело трясла головой, рассыпая во все стороны уголь.
—- Десятку принесли? - спросила она, придя в себя и морщась от боли. Но в голосе ее не было прежней уверенности, и мальчишки ее больше не боялись.
— То не сифилис, сказала она, то Васька-Панкрат меня вилкой истыкал. - И попросила, пугливо озираясь: - Принесите хлеба и мяса, я вам без денег дам.
Ты сифиличка, - сказали мальчишки.
- Нет, это болячки. Надо на них поссать, они пройдут. Поссыте, а то я сама не могу.
Тогда мальчишки стали мочиться ей на ногу. Потом на голову.
Хватит, хватит! - закрывалась бродяжка руками.
Ей подожгли подол платья, и когда она побежала из сарая, вылили на нее ведро гашеной извести...
За дождями да туманами не заметили, как оголел мир. Последнюю листву пообрывала с дерев непогодь, втоптала в грязь, и она прела, и гнила, пропитывая терпким запахом тления кислый от сырости воздух. По ночам из рыжих степей набегал ветер. Скулил продрогшим щенком у порога, злым духом выл в трубе, то с отскоку с затаенной ярью, бросал в стекла окон хлесткие и дробные пригоршни крупных капель Паля часто теперь просыпался по ночам Все это время ему снились тягостные сны, уносили его в какие-то пустынные дали, оглушали сумерками и безмолвием.
Постанывала во сне мать, должно быть, ей снились сны безнадежного одиночества. Паля забирался под одеяло с головой, прижимал колени к груди и, терзаемый бессознательным страхом, долго не мог уснуть. Маленький его мирок наполнялся потной духотой. Он прятал в него, как в скорлупу, мокрое свое тело, вдавливал его в матрац, и, вслушиваясь во вкрадчивые шорохи ночи, искал в своем естестве ощущение невесомости.