— Да, Фил, — мягко соглашаюсь я. — Давно пора было от них избавиться.
Он долго смотрит на меня, затем поворачивается к коммодору и другому неизвестному офицеру.
— Ну, я еще не умер.
Другой офицер снимает защитный капюшон, который открывает молодую женщину лет восемнадцати-девятнадцати. но в ее лице есть что-то неуловимо знакомое. Выражение ее лица, когда она смотрит на мой боевой корпус, отражает ненависть, недоверие и страх.
— Лично я, — говорит она голосом, полным жгучего гнева, — считаю, что вам следует приказать ему самоликвидироваться, сэр.
Я ничего не могу сказать в ответ на это.
Это прерогатива коммодора. Если он прикажет это, я подчинюсь. Но он этого не делает. Очень-очень медленно, даже ледники могли бы двигаться быстрее, он пересекает разделяющую нас площадку и поднимается по встроенной лестнице. Достигает люка. Затем он снова колеблется, глядя на вершины утесов и ярко освещенные рассветом вершины гор между нами и лагерем, который я только что уничтожил. Затем он смотрит вниз на Фила и молодую женщину, стоящих рядом с ним.
— Эй, люди, я делаю это не один. Тащите свои задницы сюда.
Фил начинает восхождение.
Молодая женщина смотрит на меня прищуренными глазами, излучающими враждебность. Но она откидывает в сторону свою личную неприязнь и начинает подниматься. Коммодор хорошо обучил своих офицеров. Меньшего я и не ожидал. Они достигают люка и молча следуют за коммодором в мой командный отсек. Они не разговаривают, даже зайдя в отсек. Коммодор стоит неподвижно две целых три и десятых минуты, он просто смотрит. Я бы многое отдал, чтобы узнать его мысли. С шипением пневматики я закрываю люк и жду, когда он отдаст команду.
Вместо этого он начинает снимать биозащитное снаряжение. Под ним на нем громоздкая униформа и боевой шлем командного уровня. Он поднимает руки к шлему и говорит:
— Учтите, что сейчас вы увидите то, чего девяносто девять процентов моих солдат никогда не видели. Включая Фила, — добавляет он, бросая взгляд на моего механика, который смотрит на коммодора широко раскрытыми от удивления глазами.
— Для меня это большая честь, — говорю я.
— Ха! Да ладно тебе, — говорит коммодор и снимает шлем.
Узнавание гремит во мне.
Я сразу узнаю его лицо. Появились новые морщины, глубоко врезавшиеся в кожу и плоть под ней, но я знаю это лицо слишком хорошо. Я познаю огромное и внезапное ликование. КАФАРИ ЖИВА! Радость переполняет мой личностный гештальт-центр. Проносится по моей психотронной нейронной сети. Мои сенсоры гудят с кошмарным жужжанием, которого я никогда не слышал. Я открываю огонь из бесконечных повторителей, ракетами, даже из моих “Хеллборов”, в диком, непроизвольном салюте. В дань уважению достоинству моего противника. Моего друга. Который победил меня с таким блеском. Я преклоняюсь перед ее достижениями.
Моя капитуляция принята, мой грех искуплён, когда я передаю мощь своего оружия в ее умелые руки. Когда гром моего салюта затихает, превращаясь в трескучее эхо, я шепчу в ошеломленной тишине.
— За сто двадцать три целых и семь десятых лет я никогда не был так счастлив. Приказывай мне.
У нее вырывается странный смех, отчасти от разбитого сердца, отчасти от темных эмоций, которые я вообще не могу истолковать.
— Это было чертовски приятное приветствие, Сынок. Я думаю, ты напугал мою дочь досмерти.
— Твою дочь?
Кафари протягивает руку к молодой женщине, стоящей рядом с ней.
— Это Елена, — тихо говорит она. — Моя маленькая девочка. Она… вернулась домой, чтобы убить тебя.
— Если ты хочешь уничтожить меня, ты можешь в любой момент это сделать, Кафари, — говорю я и высвечиваю код команды уничтожения на своем переднем экране данных. — Тебе нужно только произнести.
Проходят долгие, пугающие секунды.
— Я думаю, — тихо говорит она, — что на данный момент молчание — лучший ответ.
Она медленно направляется к командирскому креслу.