Они культивировали этот предрассудок рядом со своими полями гороха, фасоли, ячменя и кукурузы и проявляют к нему такую же тщательную заботу, какую проявляют к своему урожаю. А когда он поспеет, остальная часть Джефферсона пожнет неизбежный урожай: волна за волной терроризм и массовое уничтожение гражданских и правительственных объектов. Я отказываюсь быть загнанным в угол вспыльчивым сопляком, которому внушили язвительные антиправительственные предрассудки, достигшие зрелости в этом каньоне.
— Очевидно, что ты Грейнджер. Ведь ты — житель Каламетского каньона. А он был цитаделью Грейнджеров на протяжении двух столетий. И уже двадцать лет они готовят здесь террористов. Командующий силами мятежников выбрал Каламетский каньон в качестве своей укрепленной штаб-квартиры и забаррикадировался с неизвестным количеством солдат и тяжелого вооружения в ущелье за вашим домом. Президент объявил этот каньон зоной боевых действий. Все его обитатели — бунтовщики и преступники. Следовательно, ты тоже Грейнджер. А также предатель и преступник по умолчанию. Как тебя зовут?
Ребенок снова схватил свою игрушечную винтовку.
— Мама и папа разрешают мне называть свое имя только другим Грейнджерам. И мама говорит, что тебе нравится причинять боль Грейнджерам. Она тебя ненавидит. Я тебя тоже ненавижу! И я никогда не скажу тебе своего имени!
Нельзя позволить этому назойливому и злобному существу помешать выполнению моего задания… Я снова пытаюсь двинуться вперед, но гусеницы по-прежнему меня не слушаются…
В отчаянии я включаю внешние громкоговорители на полную мощность.
— ПРОЧЬ С ДОРОГИ!!!
Ребенок снова затыкает уши руками.
— Замолчи! Ты плохой, плохой! Убирайся! — кричит он в ответ.
Я форсирую двигатели, умудряюсь проехать вперед целых три сантиметра и снова замираю на месте… В слепой ярости я приказываю компьютерам целиться в тепловое излучение ребенка. Противопехотные орудия разворачиваются, и я открываю огонь…
То есть я пытаюсь открыть огонь, но пушки молчат.
Ничего не происходит.
Я настолько ошеломлен, что все участки моего сложнейшего электронного мозга пронзил психотронный шок. Шок проходит через каждый психотронный синапс в моем электронном, многостороннем мозгу. Даже автоматические подпрограммы регистрируют общесистемный трепет чистого ужаса, длящийся доли секунды.
Я не могу пошевелиться.
Я не могу стрелять.
Я не могу позволить четырехлетнему ребенку сорвать мою миссию. Я Боло Марк ХХ. Боевое подразделение. На моем счету сто двадцать лет непрерывной службы. Я не раз получал катастрофические травмы, но никогда не был побежден. Я не могу сдаться, если в моих цепях остался хоть один эрг энергии. С чувством отчаяния я запускаю общесистемную диагностику первого класса. Я должен найти сбой, который вызвал массовые отказы моих наиболее важных систем.
Две целых четыре десятых минуты спустя я делаю поразительное открытие. Установлена программная блокировка. Блокировка связана со сложной логической цепочкой, включающей в себя элементы неструктурного программирования и произвольные эвристические протоколы, которые позволяют мне учиться на собственном опыте, и входные данные из некоторых закрытых и чрезвычайно устаревших логик. Как только я определил переплетение элементов, способствующих блокировке, я прихожу к выводу, что гусеницы и пушки заблокированы в первую очередь из-за этой странной схватки с безоружным ребенком.
Если я хочу продолжить свою миссию, я должен либо изменить ситуацию, либо сломать программный блок. Первое, несомненно, будет легче выполнить, чем второе. Я машина весом в тринадцать тысяч тонн. А это четырехлетний ребенок. Я предпринимаю согласованные усилия, чтобы убрать его с моего пути.
— Убирайся с дороги, а то я тебя раздавлю!
Это, конечно, был блеф. И не сработало. Ребенок просто сжимает свою игрушечную винтовку и сохраняет агрессивную позицию между мной и моей целью.
— Убирайся, а то я буду так реветь, что проснется твоя мама!
— Только попробуй!
Я увеличиваю громкость своих внешних динамиков, которые были созданы для того, чтобы перекрывать какофонию боя, передавая инструкции подразделениям пехотной поддержки. Я издаю оглушительный крик…
…а мои колонки даже не жужжат.
Будь я человеком, я взвыл бы от ярости.
Я перепробовал все угрозы и уговоры, какие только смог изобрести, но ребенок стоит, где стоял, сверля меня ненавидящим взглядом и сжимая в руках игрушечное ружье. Я пытаюсь обстрелять из крупнокалиберных минометов каньон за домом. Мои системы вооружения остаются заблокированными так же катастрофически, как и мои гусеницы. Я продолжаю попытки в течение пятидесяти девяти минут и тринадцати секунд. Хотя я не могу их видеть, уже наверняка взошли луны. Я упрямо жду, надеясь, что ребенок проголодается или устанет настолько, что захочет вернуться в дом. Ведь не может же этот ребенок не есть и не спать!