По вечерам он ездил к Маргарите в Кунцево, и они неплохо проводили время, хотя раньше, много лет назад, когда Терехов еще был женатым мужчиной, встречи их, пусть даже более редкие, были совсем другими — возвышенными, страстными, по-настоящему нежными, но после того, как он ушел от Алены, у Терехова и с Маргаритой что-то разладилось. Они никогда не говорили на опасную для обоих тему, но страсть почему-то ушла, да и нежности в их отношениях было теперь не больше, чем в мексиканских сериалах. Маргарита работала в фирме по ремонту осветительных приборов, сидела на приеме, домой приходила взвинченная, потому что клиент, ясное дело, попадался всякий, а теперь время такое — с каждым нужно по-особому, даже явным психам приходится идти навстречу, к вечеру Маргарита валилась с ног, иногда и на Терехова кричала, хотя сразу остывала, просила прощения и после таких вспышек в постели была особенно внимательна к его мужским желаниям.
На ночь у Маргариты Терехов не оставался ни разу — так повелось еще во времена Алены, а потом они не стали ничего менять, Терехов привык вставать рано, а Маргарита раньше восьми не просыпалась, ей и в восемь — под резкий звон будильника — с трудом удавалось открыть глаза, она была сова, потому и на работу устроилась, чтобы приходить к десяти. Засыпала Маргарита за полночь, и Терехова раздражал свет ночника. Дома ему было лучше, спокойнее, почему-то даже надежнее.
Недели через две после странного происшествия в метро позвонила Варвара и сообщила, что готова первая корректура и хорошо бы Владимиру Эрнстовичу приехать в редакцию завтра, желательно сразу после обеда, они бы все вычитали, и он бы посмотрел макет обложки, женщина-оборотень выглядит очень неплохо и сексуально.
Какая женщина-оборотень? — удивился Терехов, но вслух не спросил, он хорошо знал фантазию издательских художников, на обложке первого его романа они изобразили неземную планету с красным небом, хотя действие происходило, естественно, в России, и Наташа из художественного отдела даже говорить не хотела, откуда появилась странная картинка. «Читатель это любит», — вот и все объяснение. Завтра погляжу, что они там еще учудили, — решил Терехов.
Варвара, должно быть, поругалась с женихом. Она сидела за своим столом надутая, папки с распечатками рукописей были отодвинуты в дальний угол, к окну, Варя нервно вертела в пальцах авторучку и на приветствие Терехова ответила небрежно, будто он был не постоянным автором, а случайным посетителем, которого лучше сразу послать подальше, иначе придется потом возиться с глупой графоманской тягомотиной, а жизнь коротка, и зарплата маленькая.
Терехов присел на стул напротив Варвары, хотел было спросить о самочувствии и о том, не случилось ли с ней какой-нибудь неприятности, но сидевшая за соседним столом Инга Воропаева, редактор старой еще, советской школы, сделала ему предупреждающий знак, и Терехов ничего спрашивать не стал, сидел спокойно, дожидался, пока Варвара обратит на него свое не очень сегодня благосклонное внимание.
— Собственно, Владимир Эрнстович, — сказала Варвара, не поднимая головы, — вам не ко мне, а к Дине. В соседнюю комнату.
— Да-да, конечно, — облегченно вздохнул Терехов и, подняв злосчастный «дипломат», который он после происшествия в метро держал крепче, чем иные спортсмены выигранный в упорной борьбе хрустальный кубок, направился в корректорскую, где Дина Львовна, прекрасно с ним знакомая по работе с двумя последними книгами, встретила Терехова улыбкой, призывным взглядом и словами, приведшими его в совершенно уже полное недоумение:
— Ой, Владимир Эрнстович, вы просто фурор совершили. Не ожидала от вас. Раньше вы гораздо проще писали, а теперь такой сложный текст! Некоторые слова я даже в словаре не нашла. Вот на двадцать третьей странице — «камбанилла». Через «б» или все-таки через «п»?
— Камбанилла? — переспросил Терехов, глядя на текст, расположенный к нему вверх ногами. — Вы уверены, что ни с кем меня не путаете, Дина Львовна?
— Ой, Владимир Эрнстович, с кем вас можно спутать? — проворковала Дина. — Разве с Приговым?
Сравнение с поэтом-постмодернистом не вызвало у Терехова положительных эмоций, такую литературу он не любил, не понимал и, тем более, не мог написать ничего в подобном духе, даже если бы вдруг сильно этого захотел.
— Вот, — Дина наконец повернула распечатку, чтобы Терехов мог прочитать подчеркнутые ею на странице места. Придвинув к себе листы, он прочел с возраставшим ощущением паники:
«Левия была настигнута врасплох этим проявлением чувственности у старого бонвивана, отступила к камбанилле, прислонилась спиной к жаркой шероховатой поверхности и закрыла глаза, уйдя не в себя, а в тот мир, который бурлил в ней, пенился и искал выхода».
— Э-э… — промямлил Терехов, — это не мое, извините.
— Что значит — не ваше? — захлопала глазами Дина и вытянула из-под горки бумаги титульную страницу. — Не ваше?
— «Владимир Терехов, — прочитал он вслух. — Вторжение в Элинор».
— Но моя вещь, — сказал Терехов, — называется «Смерть, как видимость».
— Да? — улыбнулась Дина. — Но это ваша фамилия, Владимир Эрнстович!
— Моя, но… Откуда вы взяли этот текст?
— Ну… — забеспокоилась Дина. — Варя дала. Сняла с вашего диска. А диск вы принесли сами, это при мне происходило, у вас тогда еще какая-то история была с «дипломатом». Вот с этим, — она показала на стоявший у ног Терехова «дипломат», будто он мог подтвердить ее слова.
— Пойдемте, Дина Львовна, — Терехов затолкал листы в папку и с этим доказательством небрежного отношения редактора к автору пошел из комнаты, забыв даже о «дипломате». Дина семенила следом, что-то на ходу рассказывая, но ни одно ее слово до сознания Терехова не доходило. «Камбанилла, — повторял он про себя. — Элинор. Камбанилла»…
Варвара по-прежнему вертела в пальцах авторучку и думала, должно быть, о своей незадавшейся жизни. Двадцать три года, а еще не замужем…
Терехов положил перед ней папку и сказал самым любезным тоном, на какой оказался способен:
— Варенька, ты уверена, что это мое произведение? Я имею в виду — посмотри, пожалуйста, мой диск. Если он, конечно, сохранился.
— Не понимаю, — сказала Варвара. — Что вы хотите сказать, Владимир Эрнстович?
— Просто поставь мой диск, я хочу видеть текст на экране.
Коробочка с дисками лежала на компьютерном столе, Варваре пришлось встать, обойти Терехова, сесть во вращающееся кресло, и все это проделано было так медленно и с таким видимым усилием, что Терехову стало жаль девушку, он искренне возненавидел ее жениха или иного мужчину, способного доставить даме сердца невообразимые страдания.
Диск он узнал, это был тот диск, который он передал Варваре две недели назад. И наклейка сохранилась: «Терехов. Смерть, как видимость».
— Вот, — с удовлетворением произнес Терехов. — Именно.
Варвара вставила диск в дисковод, потыкала указательным пальцем в клавиатуру, на экране возникла страница «Word», и всплыл текст:
«Владимир Терехов. Вторжение в Элинор.
Глава первая, для неискушенных читателей.
Левия поднялась со своего ложа, сознавая, что претерпела в последние часы вовсе не те превращения, какие ожидала»…
— Черт! — воскликнул Терехов. — Это не мой текст! Я не понимаю! Что происходит?
Следующие два с половиной часа до окончания рабочего дня остались в его памяти сплошным серым кошмаром. Сначала он кричал на Варвару, а Варвара кричала на него, потом оба они кричали на парня, имени которого Терехов не знал и который работал в издательстве компьютерным гением. На самом деле должность его звучала иначе, но занимался он тем, что исправлял компьютерные баги и приводил в порядок сбойные — если такие попадались — диски и дискеты.
Накричавшись, все трое отправились к главному редактору издательства Михаилу Евгеньевичу Хрунову, прихватив по дороге Дину Львовну. В кабинет их не хотела пускать секретарша Валентина Николаевна, и в приемной они еще немного покричали, причем парень-компьютерщик кричал теперь громче остальных, поскольку сообразил, что вину за странный баг свалят именно на его ни в чем не повинную голову.