Не говоря ни слова, Кабаков выхватил из кармана нераспечатанную колоду и протянул Панову.
— На, проверь, Николай Семеныч.
Участковый осмотрел облатку, не спеша разорвал ее и, развернув карты веером, долго изучал "рубашку".
— Вроде нет крапа… На честность, стало быть, предлагаешь сыграть?… Я, правду сказать, не худой игрок когда-то был. Ладно, изволь.
Но уже вскоре Панов выложил на нары червонец. Кабаков подмигнул старателям.
— Сегодня мне везуха, завтра тебе, Николай Семеныч, счастье привалит…
— Непедагогично как-то, — чуть нахмурившись, сказал Боголепов, когда Панов окончил рассказ.
— Какая там педагогика! — Старый милиционер невесело улыбнулся. — Мне ведь показать им надо было, что меня не проведешь, что я всю старательскую подноготную ведаю. Тогда в артелях много пришлого народу обреталось, кто из тюрьмы пришел, кто бродяжил да к делу ненадолго прибился. А особо шулера хотелось попугать — трудно было за ним угнаться, а он по всему краю колесил, ни одного прииска не миновал…
— Нашей банде тоже в хорошем знании дорог и троп не откажешь, заметил Гончаров. — То там появятся, то здесь и всегда скрытно, не оставляя следов. Потом… им ведь где-то жить надо. Значит, хорошо ориентируются среди сотен брошенных разработок, ведают, где можно укрыться, где есть избушки, остатки приисковых построек…
— Потом года сходятся, — сказал Панов. — Ваське теперь где-то под полсотни и есть… И бородища атаманова — ну зачем она ему скажите? Нынче никто их не носит, только в обузу они… А Кабакову шерсть бы и пригодилась — отметину спрятать: полоснул его один артельщик, когда Василий парня полугодового заработка в один кон лишил. Напился бедолага с горюшка да и сбегал за бритвой…
— Что же, не будем пока окончательных выводов делать, — сказал заметно оживившийся Боголепов, — но, кажется мне мы на верном пути. Только… кто нас на Кабакова, если это он, вывести может?
— В том-то и незадача, что никого из родни его тут нет. Залетный он был, а откуда — не сказывался. Был один тут парняга — тоже я его гонял, с Кабаковым вместе. Поговорил я как-то с ним: неглупый малый вроде, а связался с жульем. Что значит без призору вырасти! — родителей-то своих не помнил он… Зашел я тогда к военкому: помоги, Иван Тимофеич, пропадет человек. Ну, вот его вскорости и призвали в армию. А вернулся — о Кабакове уж и слуху не было. Да и парень остепенился, на шпалозавод поступил. Там и до самой финской войны работал, а как стали резервистов брать — чуть не первым, слышно было, в военкомат примчался. С тех пор и нету об нем вестей. Жив ли?…
— А как звать его?
— Стахеев Кеша. Иннокентий, значит…
* * *
Смеркалось, когда во дворе райотдела появился Гончаров. Забравшись в кабину полуторки, он кивнул шоферу: трогай. Но едва двигатель завелся, на крыльцо вышел начальник отделения службы Вовк. Подойдя к машине, он приказал водителю освободить место и сам уселся за руль.
— Ты чего, Федор? — удивился начальник штаба.
— Меньше народу знать будет — лучше для дела, — ответил Вовк.
Гончаров пожал плечами, но промолчал.
Когда грузовик выехал за ворота, Вовк заговорил с еле скрытым раздражением:
— Не нравится мне твоя беспечность, Алексей. Надо, наоборот, сужать круг людей, посвященных в дела штаба. У бандитов явно есть информаторы и на приисках и в центре. Ведь не зря они, как нарочно, оба раза ударили там, где мы их не ждали, — между двумя засадами.
— Думаешь, все-таки не случайное совпадение?
— Уверен.
— Боголепов мне про твои сомнения говорил. Но ты перегибаешь палку зачем шофера сейчас отстранил? Достаточно тех мер предосторожности, которые мы приняли.
— Доверяй да проверяй… И не только шоферов.
— Что же, по-твоему, кто-то из руководства райотдела на банду работает? — вскипел Гончаров.
Вовк не ответил. Хищно сжав тонкие губы, он смотрел на дорогу. Мотор ревел на пределе сил. Начальника штаба то и дело швыряло на сиденье.
К аэродрому подъехали уже в темноте. Когда остановились возле КПП, Гончаров протянул в окошко пропуск. Часовой сунул документ в луч фары, внимательно прочел, шевеля губами. Взял под козырек.
— Проезжайте.
Полуторка медленно покатилась к приземистому зданию с освещенными окнами и замерла рядом с ним.
Гончаров и Вовк вошли в тесное помещение, заставленное радиоаппаратурой. Диспетчер сидел к ним спиной. К тому же он был в наушниках и, наверное, поэтому не заметил появления сотрудников милиции. И только когда на зеркальной поверхности рации отразились их силуэты, он повернул голову.
— Через несколько минут сядет. Сейчас включу сигнализацию на полосе.
Он приподнялся и щелкнул ручкой рубильника, установленного на стене. Потом снял наушники.
Когда послышался явственный рокот мотора, Вовк сказал:
— Просьба никого к самолету не допускать.
— Так тут один я и есть, — озадаченно сказал диспетчер.
— Никого, — твердо повторил начальник отделения службы и направился к выходу.
Из кабины самолета на крыло выбрался человек в армейской форме с вещмешком на спине. Вовк на мгновение осветил его фарами и подогнал полуторку к самому борту самолета. Гончаров открыл дверцу кабины и негромко позвал:
— Иннокентий Иваныч, давайте сюда!
Рослый молодой мужчина в застиранной гимнастерке и в выгоревшей пилотке попытался втиснуться на сиденье рядом с начальником штаба, но тут же отказался от своего намерения:
— Я лучше в кузове.
— Да нет, сейчас утрамбуемся. — Гончаров потеснил Вовка, и Стахеев кое-как захлопнул дверцу.
Вовк выжал газ, и грузовик помчался по неровному полю в сторону КПП.
— Ну, здравствуйте, наконец, — с улыбкой сказал Гончаров.
— Здравия желаю, — смущенно ответил Иннокентий.
* * *
По одну сторону стола совещаний сидели Боголепов, Панов и Жуков, по другую — Вовк, Гончаров и Стахеев. Все с нескрываемым интересом разглядывали загорелого русоволосого сержанта. Тот явно чувствовал себя неловко — одна рука его машинально перебирала карандаши на столе, другая теребила лямки вещмешка, лежавшего на соседнем стуле.
— Догадываешься, Иннокентий Иванович, зачем тебя из самого пекла по приказу командования выхватили и за одни сутки через всю страну перебросили? — спросил начальник райотдела. — Или уже рассказали, пока с аэродрома везли?
Стахеев отрицательно мотнул головой.
— Расскажем во всех деталях… Но это потом. А сначала хотим тебя послушать… Давай, как на духу, все, что про Василия Кабакова знаешь, про свои с ним похождения…
Иннокентий был несказанно удивлен услышанным. Некоторое время он переводил взгляд с одного из присутствующих на другого, словно говоря: и из-за такого-то пустяка?…
— Поверь, Иннокентий Иванович, речь идет о деле государственной важности, — с досадой в голосе сказал Воголепов.. — Самому неприятно в кошки-мышки играть. Но… как бы тебе сказать… Если сразу все выложим, это может на твое воображение подействовать, что-то исказить в памяти…
Иннокентий покрутил в руках карандаш, отложил его, взял другой. И заговорил каким-то бесцветным голосом:
— В декабре двадцать третьего это было…
К перрону с пыхтением подходил пассажирский состав. И паровоз, натужно извергавший столбы пара, и вагоны выглядели донельзя обшарпанными. Да и публика, ожидавшая поезд, была одета весьма затрапезно: поношенные пальто и полушубки, обсоюзенные валенки с ветхими голенищами, вытертые папахи и треухи. Но и в этой неказистого обличья толпе выделялись несколько оборванцев, жадно поглядывавших на подходивший скорый. Среди них был и Кешка Стахеев, чумазый, нечесаный. Самим облачением своим он отпугивал сограждан — вокруг него, куда он ни протискивался, немедленно образовывалось свободное пространство, словно окружающим хотелось получше разглядеть его короткую японскую шинель, подпоясанную веревкой, огромные, донельзя разбитые английские ботинки с высокой — под колено — шнуровкой и, наконец, кое-как державшуюся на макушке фетровую тирольку с глухариным пером.