Во время перерыва в середине матча (ибо даже обия должен есть, пить и мочиться) Гленн Миллер отвел Лимаала Манделлу в сторону и прошептал:
— Ты совершаешь ошибки. Неудачный день.
Лимаал Манделла разозлился, и приблизив залитое потом лицо к лицу джазиста, сказал:
— Не говори так. Никогда не говори так. Чтобы я никогда этого не слышал. Ты сам творишь свою удачу, понял? Удача — это мастерство.
Он отпустил потрясенного музыканта, пристыженный и испуганный тем, насколько его захлестнула иррациональность. Лимаал Манделла никогда не терял выдержки, сказал он себе. Так гласит легенда. Лимаал Манделла взял себя в руки. Однако эта вспышка заставила его стыдиться и портила ему игру, в которой каждая его ошибка немедленно капитализировалась Анагностой Гавриилом. Он был перерационализирован. Сидя в кресле и механически протирая кий, пока компьютеризованные руки Каспер Милкетост забивали брейк за брейком, он узнал на собственной шкуре, каково это — играть с самим собой. Все равно как быть раздавленным всмятку огромным валуном. Вот какое чувство вызывал он у своих противников: ненависть к самим себе. Он ненавидел обращенную на себя ненависть, пробужденную им в бесчисленных разбитых им оппонентах. Это было ужасная, перемалывающая и гложущая душу тварь. В своем тихом углу Лимаал Манделла познал угрызения совести, и ненависть к себе выжрала всю его силу.
Руки его стали неловкими и глупыми, глаза сухими, как два пустынных колодца; он не мог попасть по шарам. — Лимаал Манделла проигрывает! Лимаал Манделла проигрывает! — разнеслась весть из Джаз–бара Гленна Миллера по улицам и переулкам Белладонны, а за ней следовала тишина столь основательная, что стук шаров доносился теперь сквозь вентиляционную систему до самых отдаленных уголков города.
Компьютер перемолол его в пыль. Не было здесь ни жалости, ни снисхождения. Игра должна продолжаться до полной победы. Лимаал Манделла проигрывал фрейм за фреймом. Он начал сдавать и фреймы, которые при должной собранности мог и выиграть.
— Что не так, парень? — спросил Гленн Миллер, не почувствовавший мучений своего протеже. Лимаал Манделла молча вернулся к столу. Он был уничтожен на глазах у всех. Он не вынес бы, если бы увидел, что на него смотрит Санта Екатрина. Даже его враги сострадали ему.
Затем все кончилось. Последний шар упал в лузу. Компьютер РОТЭК Анагноста Гавриил, действующий через синапсы осужденного убийцы, был признан Величайшим Игроком в Снукер в Известной Части Вселенной. Мир и город прославляли его. Лимаал Манделла упал в кресло, застреленный из собственного оружия. Санта Екатрина опустилась рядом с ним на колени и взяла за руку. Лимаал Манделла смотрел поверх ее головы и не видел ничего, кроме приливной волны иррационального, затопившей все вокруг.
— Я возвращаюсь, — сказал он. — Я не могу здесь оставаться; не могу выносить этот позор каждую минуту и каждый день. Назад. Домой.
Пять дней спустя он разломал свои кии на части и сжег их. Поверх костра он швырнул контракт с Гленном Миллером. Потом он взял жену, детей, сумки, чемоданы и столько денег, сколько решился и приобрел на эти черные деньги четыре билета на ближайший поезд до Дороги Отчаяния.
Носильщики на станции Брам–Чайковский хватали его за полы пальто. — Разрешите ваш багаж, господин Манделла, сэр, прошу вас, позвольте отнести ваш багаж! Сэр, господин Манделла, ваш багаж! — Он сам погрузил чемоданы в поезд. Когда состав покидал своды огромного мозаичного купола станции Брам–Чайковский, гунды, сорные птицы и беспризорники, не имеющие денег даже на скамью в третьем классе, посыпались с сигнальных опор на крыши вагонов. Они перевешивались через край и колотили в окна купе, взывая: — Во имя божьей любви, господин Манделла, впустите нас, добрый сэр, милостивый сэр, пожалуйста, впустите нас, господин Манделла, во имя божьей любви, дайте нам войти!