— Ах, ты не советуешь? — сказал Адам Блэк. Отчаянно стараясь сохранить равновесие, он водрузил шлем на голову. — Ну теперь‑то ты повернешь назад.
— Нет, — сказал поезд.
— Повернешь.
— Нет. Я изменил полярность, поэтому ты не…
Адам Блэк сжал пальцами виски. В одно мгновение его чувства номер один, два, три, четыре, пять, шесть отключились. Он весь обратился в галлюцинацию: он пер против раскаленного ветра, раскаленное до звездных температур пламя пылало в его желудке, не знающие усталости ноги, не знающие усталости руки, стена из мощного камня.
— Так–так–так, поезд сопротивляется. — Он собрал всю ментальную силу и обрушил таран воображения на каменную стену. Стена, оказавшаяся не прочнее промокашки, разлетелась в клочья, и Адам Блэк рухнул в бездну предсознательного.
— Измененная полярность, измененная полярность, измененная полярность. — Эти слова кружили над ним как кондоры, пока он падал. Он чувствовал, что его тело трансформируется — растет, расширяется, приобретает новые фактуры и поверхности, новые жесткие грани, новые энергетические каналы.
— Нет! — взвыл Адам Блэк, когда его сознание влилось в металл, и в масло, и в раскаленный пар локомотива. — Нет нет нет нет нет нет нет нетнетнет нееееееее, — подобно поезду, выбрасывающему пар, отрицание избавилось от слов и стало свистом, свистящим паром, стелющимся над рисовыми чеками Великого Окса.
В штабном вагоне тело Адама Блэка билось в смертной судороге, пока сквозь него струились токи напряжением в миллион вольт, ибо компьютерная личность поезда была слишком могуча для нежных синапсов мозга Адама Блэка, и они сгорели один за одним, треснули, взорвались, задымились и распались. Глазные яблоки Адама Блэка мгновенно выгорели, превратившись в дым, выбежавший из пустых глазниц и открытого рта. Разжиженный мозг хлынул через глазницы на колени, как суп с клецками, а поезд издал отчаянный вопль, осознав что он мертв мертв мертв, и что Адам Блэк, его земной отец, ныне заперт в стальном теле локомотива класса 27 «Великий Юг».
46
А теперь послушайте‑ка, что расскажу.
Жил да был один человек. И дверь в его доме была окрашена в цвет навоза. Цвет навоза ему не слишком‑то нравился. Он казался ему каким‑то невыразительным и блеклым. Но в этом городе каждая дверь в каждом доме на каждой улице была этого самого цвета, и перекрасить дверь означало привлечь внимание тех, кому он, наоборот, нравился. Каждое утро он закрывал за собой дверь цвета навоза и отправлялся на работу, от свистка до свистка управлял там краном, разливающим расплав, а затем шел домой, отпирал дверь цвета навоза и каждый вечер его был отравлен навеваемым этим цветом унынием. Каждый день он открывал и закрывал дверь цвета навоза и чувствовал себя все более и более несчастным, ибо дверь цвета навоза превращалась уже во вселенский символ уныния, монотонности и бесцветности его собственной жизни.
И вот как‑то в воскресенье он отправился в кооперативный магазин Компании и приобрел там кисть и большую банку зеленой краски. Он и сам толком не понимал, зачем он пошел в магазин и купил там кисть и большую банку зеленой краски, но тем утром он проснулся с неотвязным ощущением зелени. Зелень зелень зелень. Зеленый был отдохновенным, медитативным цветом, приятным для глаза и души, безмятежным; зеленый был цветом роста, зеленый был любимым цветом Бога, который Он, нравится вам это или нет, сообщил очень значительной доле всего сущего. В общем, он натянул старый комбинезон и приступил к работе. Вскоре начал собираться народ, чтобы посмотреть на это. Кое‑кто захотел принять участие, поэтому человек, которому нравился зеленый, вынужден был делиться с ними кистью и тем или иным участком двери. С таким подспорьем потребовалось совсем немного времени, чтобы покрасить дверь, и все присутствующие согласились, что зеленый — очень удачный цвет для входной двери. Затем человек поблагодарил своих помощников, повесил на дверь табличку «Осторожно, окрашено» и удалился в дом, чтобы пообедать. Весь воскресный вечер к его дому подходили праздношатающиеся граждане, чтобы полюбоваться на зеленую дверь и выразить одобрение, ибо это была единственная зеленая дверь на целые улицы домов с дверями цвета навоза.
Вышло так, что на следующий день был понедельник; человек, которому нравился зеленый цвет, надел куртку, штаны и каску, и вышел из своей зеленой двери, чтобы влиться в поток рабочих, катящийся в направлении фабрики. Все утро он лил сталь, потом пообедал, выпил с друзьями пива, сходил в туалет, потом снова лил сталь до пяти вечера, а потом завыли сирены и он отправился домой.