На следующее утро они опоздали на похороны — всего на десять минут, — и это было первым нарушение общественной морали в длинном списке последовавших за ним. Для начала, костюм, который Джорджи выбрала для такого случая, состоял из прозрачной накидки, сшитой из шифона аквамаринового цвета, и чёрных блестящих брюк. Этот наряд дополняла большая и очень нелепая свадебная шляпа серебристо-голубого цвета, которую она купила в магазине Армии Спасения. Шляпа была покрыта шёлковыми цветами и украшена длинным шифоновым шарфом.
На ногах у неё не было ничего, кроме колец.
— Ты же не собираешься показаться в таком виде, правда? — спросил Эмброуз, когда увидел её.
— Почему нет?
— Я вижу твою грудь.
— Ну и что? У тебя с этим какие-то проблемы?
Эмброуз пожал плечами.
— Думаю, что у меня нет, — признался он. — Правда, я не совсем уверен насчёт твоей семьи.
— Мне наплевать, с чем у моей семьи проблемы.
Как бы не так, подумал Эмброуз. С тех пор, как он познакомился с Джорджи, её самые жестокие проклятия всегда сыпались в адрес семьи, которая когда-то жила в Брокен-Хилле. Правда, сейчас члены её семьи были разбросаны по всей стране — они жили в Аделаиде, Мельбурне, Тасмании. Джорджи обвиняла свою мать в нарциссизме, своего отца — в садизме, своего отчима — в инцесте, а своего брата — во всех возможных грехах. Она вообще не говорила о своей сводной сестре и лишь иногда называла её «безмозглой наркоманкой».
До сегодняшнего дня она делала всё возможное, чтобы убедить своих друзей и знакомых, что она ничем не обязана своей семье.
— Если тебе наплевать на проблемы твоей семьи, — заметил Эмброуз, — тогда какого чёрта ты приехала сюда? Ты только издеваешься над своей ужасной мамочкой, своим фашистом-папочкой, своим нелюдем-братцем и своей шлюхой-сестрой. Зачем ты вообще приехала на эти похороны?
— Потому что моя бабушка была единственным нормальным человеком из всей семьи! — ответила Джорджи. — Я любила её, и мне будет её не хватать, и никто не заставит меня отказаться от участия в её похоронах!
Её глаза наполнились слезами, заставляя Эмброуза замолчать. Однако он скептически отнёсся к её словам.
Насколько он мог догадываться, это внезапное проявление горя было очередным представлением Джорджи. Она любила немного драматизма, и он с самого начала чувствовал, что она только для того приезжает на похороны бабушки, чтобы вызвать ярость родителей своим появлением в прозрачном топе, или поругаться с братом над гробом, или поспорить из-за оставшегося после смерти бабушки имущества. Честно говоря, он втайне надеялся, что она действительно устроит скандал своим разрушительным поведением, которым он сможет насладиться со стороны и о котором потом расскажет своему брату Тому или своему другу Джеймсу. Они всегда с удовольствием слушали о наиболее сумасшедших выходках Джорджи.
Возможно, Эмброуз и не приехал бы вместе с ней, если бы не предвкушал ещё один безобидный фейерверк. Кроме того, он заплатил за эту экскурсию. Теперь он должен получить вознаграждение за свои деньги.
К его большому удовлетворению, ход похорон полностью совпал с ожиданиями. Шокировав всех своим прозрачным нарядом, Джорджи без перерыва курила во время траурной службы (несмотря на просьбы перестать), критиковала цветочное убранство, громко смеялась в самые неподходящие моменты и выпила огромное количество алкоголя на поминках, которые состоялись после церемонии в доме друга семьи. Она увенчала жаркий спор со своей сводной сестрой метафоричным изречением «Пошла к чёрту», разбила вдребезги бокал, швырнув его на пол, и вылетела из дома, устремившись в ближайший бар. Затем последовала протяжённая экскурсия по другим барам, которая оказалась довольно впечатляющей (Эмброуз столкнулся с такими людьми, о которых раньше только читал) и которая завершилась в Силвертоне приблизительно в час ночи. Они оказались в своей постели только к двум.
Как всегда, алкоголь вырубил Джорджи ненадолго. Около половины четвёртого она снова встала и начала искать свою сумку с таблетками снотворного, натыкаясь на мебель и спотыкаясь о сумки со стонами и проклятиями. Тогда Эмброузу стало ясно, что они точно не покинут гостиницу до восьми утра — возможно, до девяти, если Эмброуз сам не вытащит Джорджи из постели. Как и следовало ожидать, когда стук в дверь возвестил о прибытии завтрака, Джорджи отказалась пошевелиться.
— Не-е-ет, — простонала она.