Несмотря на все это, мать Даниэля, священник дон Хосе, учитель дон Моисес, Перечница-старшая и Зайчихи не имели оснований утверждать, что Роке-Навозник обормот и хулиган. Если Навозник и дрался, то всегда за правое дело или для достижения практической цели. Никогда он не лез в драку с бухты-барахты или просто ради удовольствия.
И точно так же обстояло дело с его отцом. Пако-кузнец работал не меньше любого и неплохо зарабатывал. Конечно, на взгляд Перечницы и Зайчих, в селении существовали люди только двух категорий: одни зарабатывали мало, и таких они считали бездельниками, лодырями, другие зарабатывали много, и таких они объявляли прощелыгами, которые если и работают, то только для того, чтобы пропивать деньги. Зайчихи и Перечница-старшая требовали весьма редкого и труднодостижимого равновесия. Но на самом деле Пако-кузнец пил по необходимости. Даниэлю-Совенку это было досконально известно, поскольку он знал Пако лучше, чем кто бы то ни было. Если он не пил, у него все валилось из рук. Пако-кузнец частенько говаривал: «Без горючего и машины не едут». И выпивал. А выпив, работал с вящим усердием. В конечном счете это шло на общую пользу. Но вместо благодарности его называли бесстыжим пьяницей. Хорошо еще, что кузнец, как и его сын, пропускал эти оскорбления мимо ушей, не принимал их близко к сердцу. Даниэль-Совенок думал, что, если когда-нибудь Пако-кузнец разозлится, он не оставит от селения камня на камне, сметет его с лица земли, как циклон.
Нечего было корить его и за то, что он заигрывал с девушками, проходившими мимо кузни, и приглашал их посидеть с ним, поболтать и пропустить стаканчик. Ведь он был вдов, а летами еще в полном соку. К тому же и женщины не могли оставаться равнодушны к такому богатырю. В конце концов, дон Антонино, маркиз, женился три раза, а тем не менее люди по-прежнему звали его доном Антонино и, здороваясь с ним при встрече, снимали берет. И он оставался маркизом. Пако-кузнец тоже мог бы жениться, и если он этого не делал, то только потому, что не хотел, чтобы у его детей была мачеха, а вовсе не из опасения, что в его распоряжении будет меньше денег на вино, как злонамеренно намекали Перечница-старшая и Зайчихи.
По воскресеньям и в праздники Пако-кузцец отправлялся в таверну Чано и напивался до бесчувствия. По крайней мере так говорили Перечница-старшая и Зайчихи. Но если кузнец и напивался, у него были на это свои причины, и одна из них, немаловажная, состояла в том, что ему хотелось забыть о прошедших шести днях тяжелой работы и о предстоящих шести днях, когда ему тоже не придется отдыхать. Ведь жизнь так требовательна и беспощадна к людям.
Иногда Пако, который во хмелю становился буйным, устраивал в таверне настоящие побоища. Правда, он никогда не пускал в ход ножа, даже если это делали его противники. И все же Зайчихи и Перечница-старшая называли его — его, который всегда дрался как нельзя более честно и благородно, — негодяем и разбойником. На самом деле Перечницу-старшую и Зайчих, учителя, экономку дона Антонино, мать Даниэля-Совенка и священника дона Хосе просто выводили из себя мощные мускулы кузнеца, его неукротимость, его физическое превосходство. Если бы Пако и его сын были какие-нибудь сморчки, в селении никого не волновало бы, что они пьяницы или забияки. В любую минуту можно было бы свалить их с ног хорошей затрещиной. Но при их богатырском сложении дело обстояло иначе: можно было только поносить их за глаза. Правильно говорил сапожник Андрес: «Когда руки коротки, длинен язык».
Впрочем, священник дон Хосе, настоящий святой, хотя и открыто порицал Пако-кузнеца за его излишества, чувствовал к нему тайную симпатию. Как он ни гремел против него с амвона, он не мог забыть о празднике рождества Богородицы в тот год, когда Томас тяжело заболел и не мог вести статую Пресвятой Девы, а Хулиану, второму из прихожан, которые обычно несли носилки со статуей, пришлось уехать по срочному делу. Заменить их никто не вызывался, и складывалось скверное положение. Дон Хосе даже подумывал отложить процессию. Вот тогда-то в церковь смиренно пришел Пако-кузнец.
— Отец, — сказал он, — если хотите, я могу пронести Пресвятую Деву по селению. Но только уговор: пусть мне дадут нести ее одному.
Дон Хосе ухмыльнулся.
— Сын мой, — ответил он кузнецу, — благодарю тебя за добрую волю и не сомневаюсь, что ты очень силен. Но статуя весит больше двухсот кило.
Пако-кузнец потупился, как бы стесняясь своей огромной силищи.
— Я бы сдюжил, отец, если бы в ней было и триста. Мне не впервой… — сказал он, упершись на своем.