Подошел Чесноков.
— Сержанта ранили, — сообщил он. — Прямо в грудь. Вот беда, скоро весь конвой перебьют.
Поглазев на чадящие обломки и с сожалением поцокав языками пошли назад к Свиридову. Тот, наклонившись над раненым, бинтовал Бельчика. Иван застонал, замотал головой, словно отгонял мух.
Наспех соорудив из березовых жердей и шинели носилки для Бельчика, группа углубилась в лес. Немного позже, на проселке от которого они успели отойти километра полтора, послышался шум моторов. Несколько минут все молча слушали, как ширится, затопляет все вокруг слегка приглушенный расстоянием тяжелый гул множества машин.
— Василий Федотыч, — позвал Свиридов Хижняка, — надо бы сходить посмотреть, что на дороге творится. Ты как?
— Схожу… — пожал плечами электрик. — А чё не сходить?
Он кряхтя поднялся, взял винтовку, нахлобучил поглубже клетчатую кепку и зашагал, широко загребая ногами, обутыми в стоптанные кирзовые сапоги.
Хижняк, крадучись, пересек лесок и выполз на край неглубокой лощины в сотне шагов от дороги. По проселку, еще недавно пустынному, двигалась на восток, окутанная пылью, густая масса машин. Ползли приземистые танки, испещренные разводьями летнего камуфляжа, с отполированными до блеска широкими гусеницами. Ревели, густо дымя, тяжелые дизельные грузовики, набитые солдатами в табачно-зеленых мундирах и больших, закрывающих полголовы, шлемах. Тягачи тащили орудия с задранными высоко в небо стволами, двигались, похожие на гробы, тупорылые бронетранспортеры с колыхающимися вдоль бортов рядами касок, самоходные пушки, броневики, катились еще какие-то неизвестные Хижняку орудия. Он начал считать технику, дошел до сорока и бросил. Не будучи военным, тем не менее догадался, что идут передовые части, готовые прямо с марша развернуться и вступить в бой с нашими войсками, отступающими по грейдеру.
Никогда в жизни не видел он столько машин, танков и людей, собранных в одном месте. Подавленный, с тоской думал, что конца и краю не будет этой войне, лежащей, как пропасть, между ним и женой Клавкой с четырьмя их белобрысыми, конопатыми ребятишками.
Невезучий мужик Василий. Может, потому, что простой слишком. Не зря окрестили его в тюрьме Лаптем. Сколько раз попадал впросак. У кого только не был в плену: и у белых, и у красных. Получал ранения и все как-то нелепо.
После гражданской построил домишко, женился, дочь родилась. Словом, начал новую жизнь налаживать, добром обзаводиться. Но случилось вскоре вот что.
Младший брат, Лешка, ошивался в банде Потапова, бывшего дворянчика. Сманили. Восемнадцать лет мальчишке. Сколько его Василий уговаривал явиться с повинной! Плакал Лешка от жалости к себе, все обещал — брошу. Но не ушел. Главаря боялся.
Много Потапов крови пролил. За него взялись всерьез. Нагнали красноармейцев из губернии. А в селе знали, что Лешка иногда к старшему брату по ночам приходит — то бельишко сменить, то харчами разжиться. Ну и подкараулили его комсомольцы их сельской ячейки. Лешка сдаваться отказался, попытался пробиться в лес. Под окнами избы его и уложили, сам он успел двоих ранить. Остальные сгоряча чуть не пристрелили заодно и Василия, но одумались, повезли в уезд. За пособничество влепили ему пять лет и услали на Урал, тайгу валить.
Отбыл срок, вернулся, а жена за другого вышла, еще двух девчонок без него родить успела. Родители умерли. Послонялся Хижняк с неделю по деревне и махнул опять в северные края, на этот раз добровольно. На севере он не прижился. Пытался там завести семью, но неудачно. В тридцать пятом году снова приехал в родные края, в селе своем жить не стал, а перебрался в Приозерск, где устроился электриком на хлебозавод. Через год женился — вдову взял с двумя детьми, да двое своих родились. Казалось, снова все наладилось, а тут сразу две беды. Сначала война, а потом злосчастный пожар на заводе, за который грозил Хижняку следователь чуть ли не расстрелом. Одно слово — невезучий и все тут…
О немцах Василий пытался рассказывать тихо, почти шепотом, но тесно придвинувшаяся кучка людей отчетливо слышала каждое слово. Свиридов не мешал им слушать, понимая, что происходящее ставит всех на одну доску.
— Вот такие дела, гражданин начальник, попали мы, как кур в ощип, — закончил Хижняк. — Кругом фашисты.
Впереди в стороне отчетливо хлопнул выстрел. Через секунду второй. И пошло. Загремело, заухало на все лады из всех калибров. Отдельных звуков среди непрерывного грохота было уже не разобрать. Шальной снаряд упруго прошелестел над верхушками сосен и рванул рядом.
— Ох, и лупит, — пробормотал Василий Федорович, распластавшийся лицом вниз. Остальные лежали, скорчившись, прикрыв головы руками.