(На этом месте рукопись обрывается, залитая чернилами. Первые два листа «Полуночного дневника» заполнены лишь молитвой Госпоже Роз, переписанной более двухсот тридцати раз, с видимым изменением почерка, пока наконец святому Колену не удалось восстановить прежние навыки).
— Вина и хлеба, — сказал Яго, проходя в рыцарский зал. Трактирная девушка, бросив взгляд на простую рыцарскую котту и латный кальсаберитский ошейник, охнула и опрометью кинулась исполнять распоряжение. Яго отодвинул скамью, сел. С тех пор как он в последний раз был в этих краях, народу здесь прибавилось: дорога к форту святого Кальсабера за последние пятьдесят лет была исхожена тысячами паломников. Люди шли и шли, пешком, босые, обутые, ехали верхом. По сторонам дороги отстроили несколько городков, занятых обслуживанием нужд пилигримов, кормежкой, поселением, торговлей предметами, необходимыми в пути, самыми разными сакраменталиями — от дешевеньких образков с изображением святого, до дорогущих привозных четок из Эреи и Светлой Вельи. На пожертвования местной знати возвели два новых монастыря — богатых и красивых. Ни днем, ни ночью эта дорога не пустовала, и жизнь в городках не умолкала.
Яго терпеливо ждал, когда подадут еду, крутил на пальце массивный перстень с оскаленной песьей головой — знак своего командорства. Люди живут так мало. Ничтожно мало. Что можно успеть за маленькую жизнь, не длиннее жизни бабочки-огневки. Создать новую Дорогу. Написать множество книг. Крестить короля Полуночи.
А вот он, долгоживущий, никогда за свою жизнь не болевший слуа, исцелявшийся от самых страшных ран не более чем за сутки, не успел. Не успел попрощаться с другом.
Письмо пришло в Камафейское командорство две недели назад — как всегда, подробное, полное сердечных приветов и пространных рассуждений. Колен с возрастом не стал скупее на слова. Зато Яго всегда писал по делу, кратко. Он не любил пользоваться услугами секретаря, а держать перо в привыкших к мечу пальцах не слишком ловко. Перечитывая в сотый раз письмо друга, который давно оставил Камафейский университет Пречистой Госпожи Роз и поселился в предгорьях Кадакара, подальше от столичной суеты, Яго обратил внимание на пару строчек, ускользнувших от него прежде. «Приезжай, что ли, мой прекрасный командор, проститься. Я уже не молодею, сам понимаешь». Он отложил все дела и выехал тотчас, но опоздал. Зачем нужна длинная жизнь, если упустил главное.
В углу шумели заезжие богато разодетые рыцари, тренькала лютня — с ними, как бывает, тащились жонглеры, странствующие переписчики и Господь знает кто еще. Яго уловил знакомое имя, чутко шевельнул ухом.
распевал оборванец в пестрой шапке. Лисья мордочка и черные лохмы выдавали в нем альхана. Рыцари веселились и подпевали.
— Божегосподи, — пискнула подошедшая девица. — Вы их простите, добрый сэньо… они вас не видят. Я им сейчас скажу…
— Не стоит, о прекрасная, — спокойно ответил Яго. Он не спеша придвинул к себе круглый хлеб, разломил, с наслаждением понюхал — так и не привык к тому, как вкусен пышный хлеб из доброй пшеницы. Налил себе вина в оловянный кубок, разбавил водой. — Чем плоха песня?
И брат…мой… Колен ее любил, добавил он про себя. Смеялся всегда ужасно и переиначивал вольные куплеты то так, то сяк, в полное уж неподобие. Однажды Яго, новоиспеченный тогда еще командор ордена Кальсаберитов, гордый и непобедимый, как Божья гроза, попробовал наставить наставника на путь истинный. Что негоже, мол. Колен расхохотался и пригрозил написать про него такое жизнеописание, что ржать будут даже командорские кони. Яго струсил и пошел на попятную.
Рыцари, привлеченные разговором, заоглядывались, один, с камафейскими гербами на плаще, видимо, узнал, побледнел до синевы, отвесил жонглеру подзатыльник. Яго успокаивающе поднял ладонь.