Варвара вся стрункой напряглась, выгнулась и ещё сильней прижалась к телу. Другую руку запустила в черные как смоль волосы и тут же почувствовала, как её раздевают. До кафтана, до нижней юбки, до тела…
- Подожди… - задыхаясь, проговорила она. - Подожди, - повторила девушка и медленно, мучительно медленно начала стягивать с него телогрейку.
«Какое, черт возьми, подожди, …» - хотел было прохрипеть Север, понимая, что сейчас взорвется или, на крайняк, в обморок упадет, но тут до него всё-таки дошло.
Она его соблазняла. Медленно, аккуратно, нежно, скользя - раздевала... Да он в жизни сам себя так не раздевал, не то, что женщина! Никто никогда не соблазнял его специально. Так, чтобы с продолжением, а сама как будто только скромно надеется. Все его «девушки» отличались отсутствием свободного времени ввиду отсутствия денег у самого Севера.
И кто там, ох…сказал, что…м-м-м…девушки – это плохо? Кто сказал, что, когда она прикасается к тебе своими мягкими горячими губами – это не хорошо? Кто…кхм-кхм… сказал, что она зря медлит? Кто считает, что и зря же целует не спеша, расстановкой, с расчетом…на длительность. Что никуда не спешит, пробует сущность и продляет её на самое меньшее час. Дарит то, что ты по привычке уже не считаешь праздником, а лишь насущным удовлетворением своей потребности. Впервые в жизни тебя уважают: как мужчину, и, пусть только на эту ночь, только в эту минуту, но эту минуту ценят и ею дорожат.
Горящим языком проводят дорожки по твоему телу.
Она прикасается бережно, исследует, ничего не упуская, светится. Искрит…Доходит до таких уголков, что в жизни не подумал, что может быть так приятно. Что тебе одному уделяют больше времени, чем рядовому клиенту и при этом стонут так, что не хочется останавливаться. И во дворе её не ждет очередной страждущий, а ты – не только сейчас, не только краткое звено.
И ты уже не можешь…Срываешь с неё дурацкую – и кто выдумал такую? – одежду. Она шепчет своё излюбленное: «подожди». Реально есть ради чего ждать…Это приходит позже.
Утро пришло как-то неожиданно. Оно было серым и каким-то таинственным. Как будто только одно и знало, что произошло на самом деле. Только одно и понимало, почему Север вдруг обнимает чужую женщину. И почему он улыбается, до сих пор не понимая, снится ему это или нет. Хотя утро было самое обычное: такое же серое, мрачное и с голыми ветками стоявших за окном деревьев. Застывшее.
И та-а-ак хорошо…Задрожали ресницы, Север открыл глаза. По всему телу рекой разливалась приятная усталость, кое-где ломило, а кое-где Север даже не мог пошевелиться. Но это волнует не слишком.
Одна рука лежала на её груди: мягкой, упругой, ритмично вздымающейся под мерными вдохами. Другая – под её талией – онемела, но вынимать её Север не хотел.
Во сне Варварины брови были по-детски приподняты, словно постоянно чему-то удивлялись. Словно это не она, такая славная, вчера чуть не убила его, чуть не заставила от умереть блаженства, а потом восстать так, что Север уж точно за себя не ручался…Причем несколько раз подряд. Она все понимала. Она тоже за себя не ручалась. Была очень ласковая и скользкая. Север постоянно выпускал её из рук: Варвара заливалась смехом, ей было смешно и забавно, а Север начинал рычать, ещё больше распаляясь от этого. Ей это нравилось.
Север вдохнул, выдохнул и зажмурил глаза. Самое прекрасное утро, что у него было за последние несколько лет! В конце концов, это намного лучше, чем просыпаться под хриплое пение Реса и метить в него помятой подушкой. Так же и до смены ориентации недалеко!
Когда Север вновь открыл глаза, Варвара уже проснулась и смотрела на него. Тем игривым, заговорческим, словно оценивающим взглядом: мол – снова сможешь, нет? И дразнила. Дразнила бессовестно. И где-то отдаленно Север это даже понимал…И что с этого?
Северус дождался, когда девушка, будто не веря, что так вообще может быть, особенно, с ней, разочарованно привстанет на куче смятых простыней и вопроси удивленным взглядом. Он дождался, когда с неё сползет, сползет полностью, так, чтобы всё, что он вчера трогал, мял и щупал – оказалось на виду и при этом совершенно не стеснялось. Дождался, чтобы сползла простынь, под которой они спали до этого, дождался широко открытых, смеющихся, ясных глаз…И только тогда опрокинул её. Фуух, еле выдержал.
А потом он её долго целовал, везде. Она смеялась. Ему нравился её смех. Дорвался, сытый кот, дорвался, м-м-м…
Домой он пришел поздно. Правильно, дом, в котором они провели больше суток – был за четыре улицы от кузни и стоял среди множества деревьев: словно в лесу, но близко к Городу. Провели они всё это время на полу – туда бросили матрас, но в комнате был и диван, и кровать – до неё они никогда не доходили. Святой, как он её наелся, именно наелся! Но всё-таки к концу дня есть он уже хотел по-настоящему.