- Заточи ножи и прочисть хорошенько всё оружие. Завтра, если не помру – проверю. А если не проверю, так и на том свете тебе надаю.
Север напряженно вглядывался в темноту и не отвечал.
- Ах, да, и ещё, - Крин раскрыл глаза, нащупал рукой свечку, попытался приподняться, чтоб зажечь, но Север его опередил и теперь смотрел исподлобья.
Тот сдвинул брови, уставился тяжелым взглядом и сказал:
- Свари супу.
Север только сглотнул, чуть не поперхнувшись, но взял себя в руки и кивнул.
- Всё. Теперь хочу встретиться со своей бабушкой. Знатная была лучница! Стрелы из всех мест торчали. И двух дней не проходило, чтоб дед без синяков не ходил. Все думают – это она такая боевая, мол, и в постели роздыху не даёт. Он мучается, кривится, а люди говорят: «Так ты ж с ней спишь!» Мне дед потом уже, когда я вырос, на ушко сказал, что она во сне сильно ворочалась, за какими-то монголами гналась, мир всё спаса-а-ала…
Крин широко зевнул и, утерев нос рукавом, пробормотал:
- Ну, давай, не тужи, сделай всё, как я сказал. Авось, ещё встретимся.
Север в изумлении слушал Крина и не знал, что делать. Но чувствовал, что последняя воля – закон. Паскудный закон.
- Спокойной ночи, - Крин прикрыл глаза, сложил руки в молитве и промычал что-то себе под нос. Потом замолк.
Решив пощупать пульс, Север ухватил его за руку. Он старался как можно меньше говорить, не раздражать и не раздражаться самому.
Почему всё так происходит? Почему он сдался?
«Каждый сам делает выбор…»
Север, почувствовав едва ощутимые толчки в кисти, успокоился. Крин спал.
Юноша потушил свечу и на цыпочках прокрался к печке. Там стоял рукомойник и грязная, трехдневная посуда.
Север проснулся на рассвете. Спал он чутко – это зерно проросло в нем сполна, - а в эту ночь почти не сомкнул глаз, прислушиваясь к чуть слышному сопению на диване. Он то ворочался, то вставал и в полумраке проверял, вся ли посуда перемыта, стоит ли на печке суп, разложено ли на полу вычищенное оружие. Он помнил, что вымыл даже там, к чему Крин не притрагивался руками, а паутина стала предметом интерьера. Что порезался, когда нарезал лук. Ощущал под простыней, на которой спал вот уже неделю, огранку камней на фамильном кинжале.
Ученик нервничал.
По лицу невозмутимо ходил солнечный луч, не замечая резких, раздражительных движений руками. Отворачиваясь от окна, Север с головой накрылся одеялом и крепко зажмурился и постарался ни о чем не думать, ничего не вспоминать. Он уже почти уснул, но проклятый луч не спешил уходить, а только забрался на одеяло и теперь нагло согревал нос Северуса.
Сначала Север терпел, но, почувствовав, что на лбу выступил пот, не выдержал и, аккуратно, тихо, чтобы не разбудить Крина, подошел к окну. Постоял минут пять, вглядываясь в темную полоску леса, какие-то сорняки на полях. Хищно ухмыльнувшись, он резко задернул штору и, отомстив, с легкой полуулыбкой отправился в постель.
Север остановился на полпути, прислушался: коровы не мычали, куры замолкли. Только иногда ветер пронесется по вересковым пустошам…
А в остальном было тихо. Совсем.
Чувствуя, что что-то не так, Север, всё с той же полуулыбкой, подбежал к Крину.
Он не дышал.
Он был очень похож на живого, почти спящего: рука, ослабев, свешивается с края; глаза закрыты, мышцы расслаблены, морщины исчезли…
Но рука холодна, глаза закрыты так, что их открывать не хотелось, а мышцы уже не вздрагивают от чужого прикосновения…Сон не так чуток.
Север, к которому приклеилась эта дурацкая полуулыбка, медленно поднялся, сглотнул слюну до хрипоты, до сухости во рту, до кашля. И вышел вон.
В тот день он был пантерой: яростной, злой, дерзкой и несчастной.
Он носился по скалам, чуть не валясь в водопады и в последний момент ухитряясь зацепится за камни. Он ломал деревья, рвал кору до крови в цепких когтях. Он мчался, перемахивал через ущелья, оставляя за собой комья глины. Ветер задувал ему под шерсть, скользил по самой коже. Он играл с ним, зло огрызался. До беспамятства, до боли в клыках вгрызался в сучья. Ему было не страшно, не горько.
Безопасность.
На ветру была отдача, в воздухе сухость, в пантере уверенность и ярость, ярость, ярость…у которой был выход.
Потому что кошки не умеют рыдать.
…Север пришел через сутки: втянув голову, с пустым, словно смирившимся взглядом; не оглядываясь на того, кто не проверил суп. Где-то отдалённо щелкнула мысль, что вилы он так и не убрал. И, живя только автоматически, Север открыл сарай и слабой, дрожащей рукой кинул вилы на пол. Так нужно.
Ни разу не посмотрев Крину в лицо, Север сжег во «дворе» тело и, вырыв глубокую яму, с ожесточением закопал то, что хотело проверить оружие.