Север стал ближе к краю и потянул её на себя. Тонкая, мокрая от пота шея выскальзывала из узлов. Она была слишком тяжела.
Север сделал последнее усилие и уперся ногой. Но не почувствовав под ней почвы, он с ужасом и какой-то мимолетной обидой успел ухватиться за торчащий корень. И через секунду услышал смешанный с визгом всплеск воды.
В дрожащих пальцах он всё ещё сжимал самодельный канат.
Со всей силы подтянувшись на корне, Север уцепился за камни и кое-как, стирая в кровь локти и колени, забрался наверх.
Минут пять он лежал, стараясь успокоиться, унять в теле дрожь. В висках стучала кровь, в руках сжимались узлы…
Выпустив из легких почти весь воздух, Север поднялся на четвереньки, свернул «петлю» как было, не разматывая и, наконец, взяв себя в руки, глянул вниз.
Бились о камни белые барашки. Переливаясь в солнечных лучах, шумела вода.
- Тьфу-ты!.. – сжав кулаки, плюнул Север. С досады на неё и на себя.
… Ночь. Роса. Над домами поднимается туман. Сыро.
Север дошел. Когда из крыш повалил сизый дым, а от самих домов остались лишь очертания. Солнце село три часа назад, если не больше.
Проселочный столб, служивший знаком окончания деревни и началом утоптанной лесной тропы, Север обнаружил на ощупь. Протянув руки и упорно шаря вокруг себя. Помогать второй ипостасью, «подсветить», он не хотел. Его могут заметить, и тогда: прощай, славное достоинство! Здравствуй, серое бегство…
«Не используй кошку там, где может сделать человек».
Север, широко распахнув глаза, всматривался в темноту.
Постоялый двор – это, если ему не изменяет память, телеги, возы, яркий свет и куча народу.
Воздух становился свежим, почти холодным. Где-то переругивались собаки.
Север закусил губу, чтобы сдержать рвавшееся наружу шипение, а про себя ухмыльнулся.
Это ж надо, как он с кошкой-то сросся…Не так просто от неё отделаться.
Он решил идти по прямой и при первом же факеле спросить дорогу. Через четверть часа Север дошел до развилки: справа шумели точки-листья и скрипели сосны. Значит, налево…
Опять по прямой, по гальке и снова развилка. А, Святой любит чередовать: светлое с темным, правое с левым.
По бокам стало выступать всё больше домов, но ни в одном не было видно человеческих фигур. Они, что с солнцем ложатся? Эдак, он опять на улице заночует. Северус свернул за угол обшарпанного, без единой свечки в окнах, дома и, пробравшись через кусты, выпрыгнул на дорогу.
Под ногами та же галька, и никто ему не скажет, проходил он уже здесь или нет.
- Сто одна!
- Есть!
- У, ты, бестия! Нет…Осьмерка!
- Нету…
- Ха! Есть!
- Ан, нет, потерял, тоже есть!
- А чтоб тебе! Всё потерять…
- Эй, не надо меня оскорблять! Я же тебе не кака-нить Манька с позаранку. Я…А-а-а!
Один факел освещал обоих: бородатого, высокого и широкоплечего; другого, почти одного возраста с Севером, в два раза тоньше его, ниже и голосистее.
Пока они шли, бородатый вынимал из мешочка на поясе мелкие камни и подносил к глазам. Второй перехватывал у него факел, делал тоже самое. Потом отдавал, доставая из-за пояса квадратную доску, и чиркал на ней углем.
Наверное, выражения лиц у обоих передавались по очереди. Сначала бородатый выглядел грустным, потом повеселел, но второй разочаровался. Потом всё поменялось.
Занятые увлекательными камушками, они не заметили его издалека. Зато вблизи рассмотрели отлично.
Видя среди этого вымершего поселения черную тень, с закинутым на плечо арбалетом, второй заголосил так, что Север поморщился. Бородатый, было погрустневший, перенял у него мину, добавив перекошенности и опустив челюсть ещё ниже.
Тараща на Севера глаза, голосистый яростно замотал головой, опустил голову и, отдав факел бородатому, резко выдохнул:
- Кто ты?
- Где ты? – покрутив головой из стороны в сторону, растерянно брякнул второй.
- Меня учили всему... Выходи, нечистая сила. Убью, пожалеешь!
Бородатый, сжимая факел, всё ещё смотрел на Севера, но, вспомнив давнюю традицию, вдруг тоже насупился, засучил рукава (как мог, по очереди, перекидывая факел из одной руки в другую) и, нацелив им на нежданного гостя, пропыхтел:
- Куда путь держишь, добрый…злой молодец! Так, кажется? – поинтересовался он у второго.