- Теперь обратно двигаем.
Мужичок взялся за один край кадки, Север за другой и, подняв над землей, последний задержал воздух. Настоял на своем.
В глазах начал меркнуть свет, в груди жечь.
Север с силой втянул воздух, поддался.
Вонь стала душить, топить в липких, сладковатых объятиях. И когда дальше, казалось, уже некуда, всё, он вот так вот и помрет, живьем засушиться …
На смену зловонию пришла просто вонь и, ноздри обвил плотный шарф помоев. Шарф таял, уносился ветром, сменялся ароматами лугов, снова кадкой. Вонь уже была терпима. Север словно свыкся с ней, принял, как есть и – вот он уже ей неинтересен, она нашла другую жертву в лице не вовремя заглянувшей в щель шестилетней девчонки – дочери лысого.
Север дышал легко, ровно, как весной среди сирени и хвои. Смрад, хоть и досаждал, но теперь, в какой-то мере ему покорившись, можно привыкнуть.
Отнеся кадку в отхожее место, мужичок отправился с заднего двора на крыльцо – получать плату. Шагая легкой, бодрой, совершенно непринужденной походкой, он на ходу обернулся и прокричал Северу:
- Одежду тебе надо найти поприличней. И рукавицы тоже.
Поприличней?
Север осмотрел себя с ног до головы: рубашка напротив живота заляпана чем-то коричневым. Чем, язык сказать не поворачивается. Два желтых пятна на коленях. Сапоги в глине. Давно он таким не был. Даже, когда шел через лес, даже, когда валялся под забором…
А руки…Что руки? При таком раскладе на них лучше вообще не смотреть!
Мужичок, широко размахивая руками, что-то насвистывал. И не жалко же ему одежды. Вообще ничего не жалко.
Лысый рассчитался, золотарь повернулся к Северу – отдать честно заработанные медяшки вперемешку с серебряной. И, когда новобранец сгреб заслуженную долю, мужичок досадно зацокал языком.
- Пойдем, я здесь живу недалеко. Надо тебя в порядок привести – неважно выглядишь. Стыдно мне за тебя будет, ой, стыдно…
Север только пожал плечами, но на руки смотреть отказался. Одну положил на привычное место – ложе арбалета, другой придержал сумку.
Неприятного ощущения, что ты покопался в иле, а потом руки высохли, и ты перед тем их так и не помыл, он старался не замечать.
- Шаний, это ты?
Из-за печи выглянула маленькая головка с бледно-рыжими, кое-где седыми, кудрями. За ней появилась и сама хозяйка: упитанная женщина с большими серыми глазами и высокой грудью.
Глаза растерянно глянули на Севера, затем на мужа. Пухлые губы расплылись в улыбке:
- Чего про гостей-то не сказал, а? – голос звонкий, сильный, хоть песни распевай.
- Сейчас я долеплю вареников – будут с пылу с жару, пальчики оближешь. Там ещё суп есть – будете? Ещё варенье крыжовниковое с апельсином – смакотища! Прошлой зимой закрывала…
- Танечка, - Шаний - а это был именно он, ласково приобнял жену за плечи.
- Давай вареников, и супу давай. Гостя я нашел на дороге. Ты же недавно скучала.
- Ой, ну не совсем же. Прямо за безделицу меня держишь, - улыбнулась. - Неужто бы не нашла себе занятия? - весело отмахнулась от него Танечка и залилась смехом. В комнате напротив послышалась какая-то возня, детский переливчатый смех, скрип петель и снова смех, такой, что захотелось заложить уши.
Хозяйка распахнула и без того огромные глаза, улыбнулась.
- Слышишь? – выставила указательный палец, прислушиваясь. - Это они тебя разыгрывают. Уже третий день вот так, да. Важные такие, просто смехотища. Папу показывают: как папа ходит к важным дядям, делает важное дело. А те дяди так удивляются, такие рожи корчат, что от этих рож смеха да и только. Папа у нас главный, говорят, нужную работу делает. Что такой больше никто выдержать не может! Он деревню чистит. Только наш папа! Такие умненькие уже, смышленые!
- А я шел, шел, смотрю – помощник на дороге валяется, дай, думаю, подберу. В хозяйстве пригодится.
- Да он, была б его воля, всех в помощники собрал, - насмешливо обратилась к Северу.
Тот вежливо улыбнулся.
Таня вдруг снова распахнула глаза.
- Да у меня ж вареники в печке, ой! Совсем с вами заболталась, - она вытянула ухватом поднос и стала бегать за ложками - тарелками.
- Да где ж это у меня было-то, а? А, вот она.
Полотенцем она смахнула пыль с широкого, украшенного какими-то узорами блюда.
- Для гостей!
Потом достала ещё четыре миски – глубокие, глиняные, и деревянные ложки.
- Танечка, - нежно начал муж. – А помнишь, мы штаны с рубашками прятали? На черный день? Изношенные?
Хозяйка, скидывая вареники в общую миску, удивленно захлопала ресницами, но вдруг посветлела и засияла.